Сергей Корзун:
― Всех приветствую. Сергей Корзун – это я. На разговор «Без дураков» сегодня я позвал – звал, вернее, давно – культового российского писателя Захара Прилепина. Здравствуйте, Захар.
Захар Прилепин:
― Как уж вы сразу слету определили – культовый.
С. Корзун
― Ну, премии дают – значит, культовый. Говорят – значит, культовый.
З. Прилепин
― Ну, да иерархии какие-то создаются и премиями. Да, писателя, и, пожалуй, еще публициста, журналиста и музыканта.
С. Корзун
― И даже администратора – «Свободная пресса», шеф-редактор.
З. Прилепин
― Но это не административная работа, а скорее идеологическая, начальник штаба, скорее можно так назвать.
С. Корзун
― Последнее время все больше говорят о музыканте. Мы об этом тоже, наверно, вспомним. Но разговор не только об этом, не только о музыке, хотя я понимаю, что о музыке готовы говорить довольно долго.
40 лет в этом году. Рубежный этап для вас? Вы говорили в одном из интервью, что, в общем, время, там, 37, ассоциации всякие давали. Жизнь меняете круто? По своему возрасту помню, что это, в общем, серьезный кризис среднего возраста был.
З. Прилепин
― Ну, я не знаю. Я такими не меряю категориями. Я так постоянно себя подергиваю, какой-то звоночек внутренний, что, вроде, 40 лет, что-то нужно переосмыслить. Но я ничего не придумал, что мне переосмыслить, поэтому продолжу на тех же лыжах, на тех же санках, на тех же коньках катиться. Поэтому ничего не будет, нет.
Единственное, что я из хулиганства, видимо, издам собрание сочинений в семи томах, так, чтобы маме просто подарить. Это единственное, что меня может примирить… не примирить, а как-то с этой датой соединить. Больше нет, ничего, я думаю, что возраст другими измеряется вещами.
С. Корзун
― Лукавите, наверное, немножко. Потому что с прошлым и с юностью нацбола, сказать: я объявил личное перемирие власти. Правда, добавить, иронически выражаясь в одном из последних интервью, это, в общем, довольно серьезное дело.
З. Прилепин
― Ну, это никак не касается моего 40-летия. Это могло случиться и в 38 лет. И потом, оно может закончиться в 41, там, с половиной в любую минуту. Это временная передышка, я просто на них смотрю… не знаю, смотрят ли они на меня в ответ, но я смотрю своим ласковым чувством удава Каа, там, они-то думаю, может быть, что, мы тебя вообще не знаем. Я говорю о своих ощущениях. Поэтому, есть ощущение такое. Оно может длиться, а может прекратиться. Нет, я не лукавлю, нет.
С. Корзун
― Если серьезно: жизненные ценности сформировались, переформировались уже? Либо еще в процессе, все продолжается? Что главная ценность для вас? Смысл жизни. Ну, простой такой вопрос писателю. (смеется) Культовому писателю для разминки.
З. Прилепин
― По возможности стараешься вслух о таких вещах не думать. Вообще, рефлексия вслух – не самая сильная моя черта, и не уверен, что сильная черта вообще любого русского писателя. Он думает, когда он начинает выводить буквы какие-то. Мне, по внутреннему ощущению, мне всегда казалось, что какие-то вещи, которые у меня сложились в 16, там, или в 18 лет и уже точно сложились в 21 год, они с тех пор не менялись. Это достаточно законсервированное состояние, примерно, так или иначе, объяснимое. Я пытаюсь уже сегодня это объяснить каким-то сводом текстов, которые я прочитал в юности, песен, которые я услышал, книг, которые я прочитал. И когда какие-то вещи происходили, в том числе и в моей стране, у меня всегда было вначале детское, потом юношеское, потом уже взрослое ощущение того, что я знаю, как мне надо, чтобы мне было хорошо. Это связано с текстами, которым я доверился. Вот и все. А если ты доверился текстам, то странно будет, если ты будешь меняться каждые 4 или 7 лет благодаря повестке дна.
С. Корзун
― Но вы перестали быть революционером?
З. Прилепин
― Нет. У нас зачастую, наши с вами друзья или оппоненты воспринимают революцию, говоря о ней в России, как исключительно либерально-демократическое движение. Революция может быть и противоположного совершенно толка. Вот то, что произошло, скажем, на Донбассе в Новороссии, это тоже революция. То, что произошло в Крыму – тоже революция. Поэтому я, безусловно, конечно, революционер.
Просто революции с разными целями и контрцелями производятся. И в данном смысле, конечно, я сторонник консервативной революции так называемой, революции во славу традиционных ценностей. Но само по себе видоизменение мира тем или иным образом, там, культурной экспансии, политической, военной или какой угодно, в том числе революционной, для меня совершенно нормальное состояние. Я не вижу это в качестве зла.
И когда там мои товарищи теперь мне пытаются сказать: смотри, а что произошло на Майдане, вот последствия революции. Ну, там была не моя революция просто. А есть мои революции. Есть не мои. Они же не все одинаковые. Нет никакого интернационала революций, нет общей системы, общей механики, общей кулинарии этих революций. Они совершенно разнородные могут быть. Поэтому, да, я революционер, безусловно, как всякий русский писатель.
С. Корзун
― Майдан – нет, это я понял. А Крым и Донбасс, Луганск – это ваша революция?
З. Прилепин
― Это мои, конечно. Это мои личные истории. Я так или иначе в них участвую, принимал в них участие, продолжаю в них принимать участие. И несу за них ответственность.
С. Корзун
― Цель какая? У октябрьской революции была своя цель. У октябрьского переворота, как сейчас говорят. Французская революция была, английская, нидерландская.
З. Прилепин
― Это правда. Это очень точный вопрос. Вы очень хорошо подметили, мало кто про это спрашивает, потому что, конечно, кубинская тоже была, хотя она не сразу была проявлена. И сейчас на примере Кубы это можно будет понять. Потому что изначально кубинская революция, она так или иначе была национально-освободительной, когда определенная группа людей, считающая себя в том качестве принадлежащей к кубинскому народу, который так или иначе тогда сформировался, они воевали за свою независимость. Но так как это было для такого друга, как Советский Союз, не совсем убедительным основанием, они постепенно переработали ее идеологически, сделали ее социалистической революцией, которой изначально она не являлась. И у господина Кастро, и у Че Гевары, и у прочих их друзей-товарищей и братьев, у них хватило интеллекта для того, чтобы так или иначе эту революцию видоизменить. Мы о результатах ее не будем говорить.
Так вот, на Донбассе, в первую очередь, конечно, на Донбассе, потому что это так или иначе отдельное образование, происходит, безусловно, в их понимании, да, которое мы можем разделять, можем не разделять, национально-освободительная революция, когда определенная часть страны не пожелала встраиваться в матрицу украинской мифологии, а пожелала встраиваться в свою собственную матрицу, там, новоросскую или прорусскую.
Вопрос в том, как они будут жить дальше с точки зрения макро и микроэкономики, социума и всего остального. И вот вопрос в том, хватит ли интеллекта у Захарченко, Плотницкого и Пургина для того, чтобы сформулировать для себя, что они хотят сделать: левую страну, правую страну, моноэтническую, там, интернационал буржуа – все что угодно. Но, конечно, я хотел бы, чтобы какой-то план, план нового Китежа был у них сформулирован. Пока этого плана нет. Ну, с другой стороны, идет война, да, и о каком плане можно говорить?
С. Корзун
― Ну, революция на революцию. Майдан – это же тоже революция.
З. Прилепин
― Ну, да, можно назвать.
С. Корзун
― За ним же стояли не только, там, правые силы. За ним стояли и люди, которые выходили, и европейски ориентированные в том числе люди.
З. Прилепин
― Ну, я думаю, что правые силы были не большинством, они зачастую были боевым отрядом. Конечно, это была антикоррупционная такая проевропейская либерально-буржуазная революция. Какие-то ее составляющие, к сожалению, как некие трансформации, как уродства, они вылезли особенно сильно. Это тоже неизбежная часть, конечно, революции. Ну, вот, там какие-то вещи, связанные с приходом большого бизнеса, с приходом определенных корпораций, они там, конечно же, и это было предсказуемо.
Я сейчас вспоминаю свои разговоры в Киеве с рядом моих киевских товарищей, в том числе левого толка. Они буквально поименно называли, кто будет приходить к власти в случае новой оранжевой революции, как мы тогда про это говорили. И было расписано, просто вот точно было понятно, какие именно кланы и люди будут… У меня книжка вышла «Не чужая смута», там эти разговоры приведены, они просто были опубликованы за полгода до Майдана, поэтому мы не умные задним умом, а просто в каком-то смысле оказались прозорливыми ребятами.
З.Прилепин: Я революционер, безусловно, как всякий русский писатель
Q8
С. Корзун
― А в России, если далеко не ходить, там, в 17-й год не заглядывать, а в 91-м году. Я знаю, что 90-е годы вы не особо любите, да и нулевые тоже. Это революция была?
З. Прилепин
― Конечно, конечно. Это тоже была революция. Это плюс-минус, когда там на Украине наши оппоненты, или мои оппоненты говорили, что Украина – глубоко свободолюбивый народ и она знает теперь толк в революциях, это было достаточно забавно, потому что так или иначе Россия находилась в состоянии перманентной революции, там, с 87-го года по окончание ельцинского правления. Эта вот ситуация 91-93-96 годов, она, так или иначе, является нашим опытом вот этого Майдана. И, безусловно, это была буржуазная революция, революция, которая сменила собственно социальный строй, принесла нам какие-то вещи, как благие, так и глубоко, на мой взгляд, не благие.
Тем не менее, она глубоко поменяла все, что было в нашем понимании государственностью, все, что было в нашем понимании социумом, все, что было в нашем понимании идеей, идеологией. И то, что либерально-буржуазные силы достаточно быстро потерпели на разнообразных выборах потерю своего авторитета и, там, Егор Гайдар, и СПС, там, и к концу 90-х годов уже практически они выбыли из власти, это не означает, что сменилась сама система власти.
Тем не менее, у нас остались сугубо капиталистические взаимоотношения, определенные либеральные реформы, которые полностью идентичны тем же реформам, которые происходили в Европе, особенно в Восточной Европе. И какие-то неудачи этих либеральных реформ, они тоже идентичны тем неудачам, которые переживает Румыния, Польша, Венгрия или Прибалтика. Это вовсе не, там, как у нас любят говорить наши оппоненты, не возвращение совка, не… Это ничего, это просто обычная история. Потому что либеральная революция не обязана быть удачной. Она в большинстве стран мира, она и не совсем удачная, или совсем неудачная.
С. Корзун
― В конце концов, почти все революции реставрацией, в общем, кончаются. Дальше уже идет развитие…
З. Прилепин
― Сейчас, возможно, у нас, кто-то считает, что реставрационный период. Я не совсем в этом уверен, в сфере экономики уж точно. Но, возможно, что-то в этом есть. Это тоже не обязательно. Конечно, какой-то, как прилив-отлив, какой-то отлив происходит, но он зачастую не меняет саму суть вещей. Как считать революцию 17-го года, февраля, была ли реставрация тогда в виде октября, а уже введение НЭПа опять было… Ну, это уже более сложный процесс.
С. Корзун
― Понятно, что неоднозначно, естественно. Так сейчас-то что у нас происходит? У нас революция новая, реставрация? Вы назвали революцией, поэтому я вот в терминологии пытаюсь как-то разобраться.
З. Прилепин
― Ну, нет, революция 91-го года у нас произошла либерально-буржуазная. И сейчас происходит реставрация, ну, как это…
С. Корзун
― … советского порядка?
З. Прилепин
― Нет, конечно, не советского. Безусловно, не советского. Нет. Имперского контекста как раз. Имперского самоощущения. Реставрация внешнеполитического курса России, к советскому не имеющего прямого отношения. Просто советский – самый близкий, мы поэтому всегда на него огладываемся, но я не думаю, что в определенных ситуациях, там, Александры, Николаи и прочие Петры вели бы себя иначе, чем сегодняшние власти. Это определенная модель поведения, которая воспроизводится раз за разом, и кому-то может казаться это совершенно уже дикостью, типа у нас 21-й век, а тут средневековье. Ну, тем не менее, это есть, как оно есть. И Россия какие-то свои модели воспроизводит.
В этом смысле это реставрация, да. Ну, все, что говорить про советское – ну, что советское, у нас происходит реставрация роли церкви. Это к советскому имеет отношение? Не имеет. Что у нас происходит такого в экономике, во внутренней экономике, что является реставрацией советского? Ничего не происходит.
С. Корзун
― Огосударствление экономики прогрессирующее в последнее время.
З. Прилепин
― Если оно происходит в скандинавских странах, если оно происходит в Японии, там, в Китае? Это разнородные процессы. Называть советским все то, что нам не нравится, в ущерб, там, либеральному – это не совсем верный путь. Вы сами понимаете, что это тоже разные процессы, да?
С. Корзун
― Вас эта история с реставрацией или вот там, ну, не будем называть контрреволюцией, слово имеет слишком уж отрицательную, наверное, коннотацию, вас сегодняшние процессы действительно реально греют? Вы считаете, что Россия от этого выигрывает?
З. Прилепин
― Нет, сами по себе процессы, которые идут внутри России, я за ними, во-первых, не очень слежу, и уж ничего такого внутри России не произошло, что бы меня реально грело. Но меня греет… не греет, а заставляет быть несколько обнадеженным ситуация перетряски того состояния, которое мне не нравилось. Мне не нравилась ни ситуация 90-х годов, ни нулевых годов.
И мне кажется, что у всех этих событий разнородных могут быть благие последствия в том смысле, что, во-первых, там – а) – российская власть и российское чиновничество никак не может теперь связывать свое будущее с пенсией на лазурных берегах, потому что так или иначе, они понимают, что они рискуют очень многим, их участь Януковича, или участь, там, Милошевича – это, может быть, даже и не самый страшный вариант. Может быть и еще хуже. Мне это нравится.
Мне нравится, что так или иначе верховная власть, совершив захват, аннексию или присоединение Крыма, серьезным образом подставила финансово-олигархические элиты России, которым она продемонстрировала, что ей нет дела до ваших доходов и до того, как вы будете сохранять свои вклады и свои финансовые возможности на Западе…
С. Корзун
― Подождите, Захар, но последний кризис как раз показал, куда там пошли сотни миллиардов рублей, выпущенные на ту же Роснефть и еще на несколько организаций. Где власть показывает, на ваш взгляд?.. То, что история, не знаю, с бывшим главой ФСИН?
З. Прилепин
― Нет, ну, есть же ведь процессы верхнего слоя, которые мы с вами видим, да, Роснефть, это же все-таки государственная компания. А я говорю о людях, которые так или иначе имеют колоссальные вклады, сбережения и возможности вне России, которые с Россией никак не связаны. И они так или иначе могут их потерять и они их теряют, более того. Безусловно, не все эти процессы, что называется, озвучиваются, являются предметом нашего осмысления. Но это есть. И говорить о том, что вся российская финансовая элита сказала Путину спасибо, что ты присоединил Крым, наша жизнь теперь будет только легче…
С. Корзун
― До этого далеко, я согласен. Я просто не согласен с тем, что государство отказалось от поддержки определенных олигархов, то есть, людей, связанных и с властью, и с денежными потоками.
З. Прилепин
― Дело в том, что когда она поддерживала их во время финансового кризиса середины нулевых годов, я не помню, чтобы в либеральной среде сильно по этому поводу переживали. Я помню, что Ксения Анатольевна Собчак говорила, что там работают люди, мы обязаны поддерживать эти корпорации, потому что трам-пам-пам… И тогда это считалось правильным и хорошим.
С. Корзун
― Вы разговариваете не с либеральной общественностью, а с конкретным человеком, и высказываете свою точку зрения.
З. Прилепин
― … с учетом того, что она меня слушает на этой радиостанции.
С. Корзун
― Понятно. К аудитории.
З. Прилепин
― Поэтому одни и те же самые события, они могут совершенно разнородным образом…
С. Корзун
― Могут, естественно.
З. Прилепин
― Вчера это было очень хорошо, а сегодня это будет очень плохо.
С. Корзун
― Ну, у нас история непредсказуема, не то, что уже будущее. Вы-то каким хотите государство российское увидеть? Крым, Донецк – дальше что? Прибалтика, Казахстан и так далее?
З. Прилепин
― Ну, не надо! Опять…
З.Прилепин: Никто бы не стал заниматься ни Крымом, ни Донбассом, если не все эти разнородные процессы на Майдане
Q8
С. Корзун
― Вы сами об империализме заговорили, об империи.
З. Прилепин
― Ну, империализм, он имеет разные свойства. Но эта бесконечная военная экспансия, она не является ни целью… уж точно для нашей российской власти не является целью. Есть определенные процессы, которые запускаются помимо нашей воли, в которых Россия так или иначе принимает участие постфактум. Конечно, никто бы никогда в жизни не стал бы заниматься ни Крымом, ни Донбассом, ни чем, если бы не все эти разнородные процессы на Майдане. Они не всегда определенно прорусской направленности, зачастую.
И если подобные процессы случатся где-нибудь в Белоруссии, я не думаю, что дело дойдет вот до того же самого, конечно, не дойдет. Но участие уже будет какое-то. Участие будет серьезное. И лучше бы, если бы они не запускались, эти процессы там. Но не мы их, опять же, запускаем. Если бы территория Евразии, бывшего Советского Союза, была бы территорией мира и порядка и всеобщей любви, мы, конечно, тоже бы никоим образом ни на кого не реагировали. А если есть угрозы, значит, на них приходится реагировать.
Это, к несчастью, или к счастью, участь страны, которая имеет самые большие границы с самым большим количеством государств, соответственно, у нас гораздо больше разнообразных проблем и конфликтов, чем, там, у Бельгии или у Люксембурга, вот ровно во столько раз больше, чем у них. Вот в 48 раз Россия больше Франции – у нас в 48 раз больше проблем. Не потому, что мы в 48 раз более агрессивны, а потому что у нас проблем больше. Ну, и конфликтов больше. И застарелых конфликтов тоже больше.
И это не имперская политика, это просто сохранение страны так или иначе в ее определенном виде. Поэтому для меня Россия – она, в принципе, то, что я понял, наблюдая ее сегодня и сейчас за последний год, так или иначе перечитывая какие-то тексты русской классической литературы или философии, я понял, что все эти конфликтные ситуации и наши внутренние идеологические расхождения, они повторяемы, они неизменны не то, что там с 20-го, с 19-го века, а с 18-го, с 17-го, с 15-го, с 13-го. Это так или иначе одна и та же сущностная структура, которая мне понятна, существование которой я разделяю. И я не желаю взломать ее какие-то там приводные ремни, для того чтобы запустить ее на какие-то другие пути, мне неведомые. Она меня устраивает в данном состоянии, в данном виде, Россия в любом из ее времен.
С. Корзун
― А война, теперь о ней, не самовоспроизводящаяся категория? Кому, как не вам, знать, в общем, кое-что и значительно больше, чем подавляющему большинству россиян о войне. Однажды вступив в нее, приняв участие, остановиться уже довольно сложно. Или нет? Вспоминается рассказ, как главный герой, там, Примат, по-моему, помните, этот ваш рассказ? То есть, короткая история о том, как человек пошел на войну, после этого ради забавы убил – ну, фактически ради забавы – убил человека, после этого спас нескольких своих, и один из тех, кого он спас, потом вдову его и кинул. Вот эта история, да?
З. Прилепин
― Обворовал, да.
С. Корзун
― История о войне ведь, да? Ну, о людях.
З. Прилепин
― История, конечно, о людях. Она не столько о войне, сколько о людях.
С. Корзун
― О людях, да.
З. Прилепин
― Конечно, они воспроизводятся по подобной ситуации и в совершенно мирной сфере, и во дворах, и в офисах.
С. Корзун
― В мирной сфере жизнь и смерть не так близко связаны, понятно, что тема там… Вот кто из них герой ваш?
З. Прилепин
― Да, нет, там нет моих героев. Нет персонажей. Это как раз текст о том, что люди, безусловно, на войне ходят по какой-то очень странной и страшной грани, когда сегодняшний или завтрашний подонок сегодня является героем, сегодняшний герой завтра является святым, завтрашний святой послезавтра может оказаться раздавленным, размолотым ничтожным человеком. Там все это мгновенно видоизменяется. Это об этом был тест.
Но это не текст, и вы сами прекрасно понимаете, там, собственно, только о русских определенного типа мужиках, которые заточены на войну и они без войны не могут. Вот все люди, которых я там наблюдал в разных ситуациях, скажем, там, в Чечне, или часть моих друзей, прошедших Афганистан, или, там, позже какие-то другие события, приднестровские или абхазские, я знаю, что 99,9% из них не испытывают никакой страсти и желания вновь участвовать в войне.
Мало того, из моих друзей, бывших, там, чеченских однополчан, никто не поехал в Новороссию, буквально ни один. Они все живут уже своими семьями, все живут своими заботами, и печаль и ужас о том, что сейчас эти люди вернутся, ополченцы, и они могут только убивать, это не очень глубокое понимание вот каких-то вещей, характерных для русского мужика в целом.
Он воспринимает это как работу, может быть, кому-то приятную, кому-то неприятную. Но в целом просто как мужицкую работу. Он пошел ее отработал, и думать о том, что он будет заниматься той же самой работой и в 25, и в 35, и в 45, и в 55 лет – это ошибка, это не настолько весело и притягательно, как это может показаться с испугу или показаться по каким-то фильмам. Это все сложно.
У всех, кто выжил, друзья-инвалиды, кто-то без ног, кто-то без рук, кто-то плохо спит… Это всегда жертва. Это никогда не удовольствие. Даже любой человек, который туда направляется, вот мне там рассказали вчера, что якобы слышали, там в очереди кто-то рассказывал, что мужики поехали на Донбасс за 40 тысяч рублей – все это фигня. Во-первых, там никто не платит никому 40 тысяч рублей, там платят 100-200 баксов за месяц. За эти деньги в Москве никто не пойдет улицу мести. Мало того, огромное количество людей, которые туда приезжают, думая, что там есть романтика, процентов 50 из них тут же уезжает обратно, потому что первая же бомбежка – и люди быстро понимают, что это не весело.
Поэтому война – это данность, с которой люди работают. Они ее не хотели, они не жаждут ее, они не ждут, чтобы она продолжалась до бесконечности. У них есть цель определенная, они добиваются ее окончания. Она как для Новороссии имеет свои цели, так и для Украины. Как в Новороссии никто не испытывает от этого кайфа необычайного, так и на Украине. Но есть работа, они делают эту свою работу, кто-то удачно, кто-то менее удачно. Вот поэтому, если нет войны – слава богу. Есть война – значит, будут делать это дело.
С. Корзун
― А Стрелков – ваш герой? Или герой нашего времени, по крайней мере? Напомню – человек, который, по его утверждениям, в общем, и начал всю эту заваруху. Триггером послужил, как сейчас модно говорить.
З. Прилепин
― Это все-таки слова громкие. И, безусловно, герой – не герой. Но это, безусловно, ключевой персонаж вот этих дней, наших дней. И я бы пожелал бы ему, чтобы он так или иначе не растратил на какие-то склоки или, там, политическую активность чрезмерную, или доказательства своей правоты ту часть авторитета, которую он имеет для определенной категории граждан в России. Она действительно есть. А вот то, что он сам так или иначе так выставляет свою роль, то, ну, я оспаривать не буду, меня там не было, по крайней мере, в те дни, но, безусловно, надо помнить о том, что Че Гевара тоже хотел устроить революцию в одной стране, да, и это не получилось у него.
Если сегодня заслать любого другого или того же самого Стрелкова, там, в Польшу бывшую в составе России, или, там, в Белоруссию, там наверняка ничего не произойдет. Они не продержатся и не просуществуют и полусуток. Можно так или иначе существовать и работать только в тех местах, где все для твоего прихода готово, где даже не сотни, не тысячи, а десятки и сотни тысяч людей, так или иначе либо потворствуют тебе, либо прямым образом тебе помогают.
Поэтому не стоит в данном контексте значение истории, значение определенных событий, средоточие этих событий обменивать на значение одной личности. Я тут выступаю уже с позиции Льва Николаевича Толстого. Что не преуменьшает, безусловно, определенного авантюризма, безусловного мужества, безусловной безбашенности и безусловной, там, я не знаю, чего там еще вы можете придумать, но самых разнообразных качеств Стрелкова, которые у него есть в полном составе.
С. Корзун
― Я так понимаю, правильно или нет, что вы симпатизируете этому человеку и не хотите, чтобы он затерялся на политическом пространстве.
З. Прилепин
― Как раз я не хотел бы, чтобы он всерьез участвовал в политической деятельности, я не очень уверен, что, в принципе, это возможно. Там такие волки, они перегрызают любые репутации на раз. И как раз он-то имеет все шансы, что его репутацию развеют по ветру просто. Потому что там такие пиар-технологии и такие технологи, что они могут и не такой авторитет перемолоть.
С. Корзун
― Захар Прилепин в программе «Без дураков» на радио «Эхо Москвы». Короткий перерыв, после которого вернемся в студию.
С. Корзун
― Напомню, что гость программы «Без дураков» сегодня Захар Прилепин. Евгений Николаевич по-другому. Правильно, да?
З. Прилепин
― Да.
С. Корзун
― Потому что были споры вокруг вашего настоящего. Дети-то у вас четверо, они Евгеньевичи, или уже…
З. Прилепин
― Да, нет…
С. Корзун
― … или Захаровичи и Захаровны? Нет?
З. Прилепин
― Нет, дети Евгеньевичи, ну, и как-то живу в семье как Евгений Николаевич Прилепин, а в писательстве и в музыке как Захар Прилепин.
С. Корзун
― Вы сказали, что литературной деятельностью занялись – лукавили или нет, не знаю – для того, чтобы прокормить семью. Мне-то казалось, скорее, что, может, или в ОМОН пошли, или на войну, чтобы прокормить-то. Литературная деятельность – ну, повезло вам, да, талантище такой, что публикуют и премии дают. Кормит вообще литературная деятельность?
З. Прилепин
― Ну, литературная деятельность плюс журналистская деятельность, да, так или иначе, кормит, но это непрестанно волка должны ноги спасать. Потому что если ты вдруг затаился и решил чем-то заниматься, написанием текста в течение семи лет, вот я, скажем, писал роман «Обитель» 4 года, если бы у меня не было еще журналистской деятельности, конечно, никто бы меня 4 года не кормил. Это крайне сложно. Но сейчас, когда он вышел, я могу, конечно, на доходы от этого романа год просто лежать, ничего не делать и смотреть в потолок.
С. Корзун
― То есть, это реально приносит доходы? Потому что некоторые говорят, что только экранизации, или, там, переводы на другие языки…
З. Прилепин
― Это все совместно, конечно, я считаю. Вот там вышел «Обитель», продали уже несколько сот тысяч экземпляров, продали права на экранизацию, продали в несколько зарубежных стран, сейчас продают театральные права. Вот это все, что я написал текст, он начинает, так или иначе, работать. И он потом будет воспроизводить все время новые какие-то продажи, перепродажи. То есть, чем больше текстов, тем больше они тебя кормят.
С. Корзун
― Вы сам себе менеджер, либо есть, там, литературный агент?..
З. Прилепин
― В последнее время стало так много разнообразных сфер деятельности, что я не справляюсь. Я раньше сам был себе и секретарь, и кто угодно. Сейчас у меня есть несколько помощников, которые, один занимается иностранными делами, другой занимается музыкальными делами, третий занимается гастролями.
С. Корзун
― По жизни много фактов, как-то ставящихся под сомнение у вас. Ну, понятно, что родились вы в селе Ильинка Рязанской области, а потом жили в городе Дзержинске, да? Славное имя, химический комбинат и помню, как к Нижнему подъезжаешь или от него отъезжаешь, проводники в вагонах сразу начинают все окна-двери закрывать, дышать невозможно.
З. Прилепин
― Там лет уже 25, как этого нет. Один из самых чистых и зеленых городов России. Приезжайте подышать. В этом городе живет моя сестра, я там бываю каждую неделю. Понимаете, Дзержинск, он тоже один из – я не выступаю адвокатом этого города, потом у что я сам все-таки рязанский и деревенский, липецкий по отцовской части, но я там прожил серьезную часть жизни, и он, конечно, являлся периодически таким пугалом, потому что там были заказы совершенно очевидные, что там Дзержинск самый грязный город на планете – это все была фигня.
С. Корзун
― Ваше последнее слово, то есть, детей там оставили бы и сейчас?
З. Прилепин
― У меня дети все родились там, все дети – тьфу-тьфу-тьфу – до сих пор были абсолютно здоровы. То есть, не все дети родились там, часть детей там, но все они там бывают, все ездят туда в гости.
С. Корзун
― Хорошо. Служба в армии ваша: комиссован по невыясненным причинам – читаю из одной биографической…
З. Прилепин
― … да, это…
С. Корзун
― Скажите, что было на самом деле в двух словах хотя бы.
З. Прилепин
― Это был указ Бориса Николаевича Ельцина года, по-моему, 94-го, он работал всего полгода. Там была полугодовая учебка армейская, и человек с высшим образованием или с частью высшего образования должен был полгода пробыть, закончить учебку, и потом перейти на работу в органы МВД. Я полгода честно отмаршировал и потом ушел, устроился в ОМОН.
С. Корзун
― Это было уже после окончания Нижегородского университета?
З. Прилепин
― Я просто ушел, с дневного перевелся, чтобы как бы эти все армейские дела разрулить в 19-20 лет.
С. Корзун
― И с женой там же познакомились, да?
З. Прилепин
― С женой уже позже.
С. Корзун
― Уже позже, там же она тоже выпускница Нижегородского университета, соответственно. В Школе милиции учились – не учились? Давайте уж точки поставим над i.
З. Прилепин
― Нет, в Школе милиции, как в высшем учебном заведении не учился. Я просто заканчивал потом милицейскую учебку уже позже.
С. Корзун
― А Отряд милиции особого назначения с 96-го года?
З. Прилепин
― По 99-й, да, это правда.
С. Корзун
― Командир отделения?
З. Прилепин
― Я увольнялся, уже замкомвзвода был в ОМОНе.
С. Корзун
― И, соответственно, обе чеченские, две там было чеченские командировки у вас?
З. Прилепин
― Да. 96-й год весна как раз, очередная попытка захвата Грозного боевиками. И потом начало второй чеченской войны 99-й год, лето-осень.
С. Корзун
― Больше в военизированные структуры не возвращались уже в качестве действующего лица?
З. Прилепин
― С тех пор нет.
С. Корзун
― Только наблюдателя.
З. Прилепин
― Пособника сепаратистов.
(смех)
С. Корзун
― Что в Чечне произошло, и чем это отличается вот Востока Украины?
З. Прилепин
― В Чечне что произошло? Когда? В 96-м году что происходило?
С. Корзун
― А там все по-разному, или нет? Ну, я имею в виду Россию, действия по отношению к Чечне.
З. Прилепин
― Да, ничем это не отличается. Если кто-то меня хочет упрекнуть в двойных стандартах, то, конечно, они есть. Борьбу чеченского народа за свободу, национальную свободу 90-х годов я не поддерживал, являлся другой стороной этого конфликта. А борьбу части русского населения, части украинского за свою независимость я поддерживаю. У меня совершенно очевидный двойной стандарт. Да, а у моих оппонентов, у них свои двойные стандарты. Они поддерживают право на целостность Украины и борьбу чеченского народа за свою свободу. Вот и все – у нас по два стандарта на каждого.
С. Корзун
― Ну, и ничего так, нормально?
З. Прилепин
― У меня все в порядке. У меня совершенно нормальная идентичность. Я думаю, что эта идентичность, она, если бы мы сейчас сидели за столом, Михаил Юрьевич Лермонтов, который тоже там в Чечне занимался сложными вещами, и Толстой, который зачистки проводил, я думаю, что у них тоже было бы все в порядке, они нисколько бы не волновались, что у них двойные стандарты.
С. Корзун
― Значит, Россия должна быть большой, собрать всех своих…
З. Прилепин
― Своих собрать, а чужих не трогать.
С. Корзун
― И не упустить тех, кого пригребла до кучи во времена. Не только Чечня ведь есть, много чего есть.
З. Прилепин
― Ну, почему…
С. Корзун
― И нефть наша лежит там в бурятских разных районах, с одной стороны…
З. Прилепин
― Польшу, Финляндию, Прибалтику, там, да, великую Азию никто не рассматривает.
С. Корзун
― Нет, серьезно, да, шутки шутками…
З. Прилепин
― Это слишком большое наследство и большая ответственность. С этим не обязательно справляться и незачем справляться. Так или иначе, да, Таможенный союз, какое-то единое экономическое поле, еще какие-то вещи. Но люди должны иметь свой суверенитет, если они хотят его иметь, значит, они будут его иметь, и Россия не имеет никакого права на это претендовать. Но если какие-то есть, если там вводят войска зарубежные, если там происходит какой-то сугубо антирусский переворот где-нибудь в соседней стране. Вот в Мексике произошел бы антиамериканский переворот, а часть Мексики захотела бы отделиться и присоединиться к Америке. Американцы бы сказали: знаете, санкции ООН, мы не будем этим заниматься – ну, ладно, в Мексике, там, русские, ну, ничего страшного. Это же смешно. Мир не живет в таких….
С. Корзун
― … процесс тут другой идет. У нас же Кадыров собирается отделить, там, Техас или часть Америки, помогать отделить, да. Ну, возьмем в кавычки…
З. Прилепин
― Кадыров молодец, пусть развлекается, как может. Что-то должно быть в мире такое всегда удивляющее, в России в смысле, удивляющее мир. Мир любит смотреть на Россию, пугаться, изображать ее в голливудских фильмах. Мы должны быть настолько плохие, насколько они нас изображают. Что людей разочаровывать?
С. Корзун
― Но, а теперь на позиции либерала-радикала встану: что лучше, Россия – это сбор территорий, православие, самодержавие, народность, либо включиться в гонку мировую технологическую? Где проходит вот это будущее страны?
З.Прилепин: Мир любит смотреть на Россию, пугаться, изображать ее в голливудских фильмах. Что людей разочаровывать?
Q8
З. Прилепин
― У вас все время есть такое желание противопоставить одно другому. Православие не исключает…
С. Корзун
― А не получается. Не знаю, у стран, сильно продвинутых в технологическом отношении…
З. Прилепин
― Значит надо учиться. Слушайте, и с религиозным, да, с религиозным сильным полем. Это ведь мои радикальные либеральные оппоненты говорили еще 20 лет назад, что Россия в советские времена забыла бога, от этого все наши проблемы, потому, что мы народ-нехристь, разрушили храмы… А теперь они с других позиций уже говорят: если у вас такое сильное развитие религии, значит, у вас не будет никаких высоких технологий.
С. Корзун
― Но есть либералы и либералы. Есть верующие и сильно верующие либералы, да.
З. Прилепин
― Есть разные либералы.
С. Корзун
― Точно так же, как и государственники.
З. Прилепин
― Да. А государственников-атеистов, по-моему, тоже хватает, и даже не атеистов, а безбожников воинствующих и фарисеев. Нет, я думаю, что какие-то вещи, они так или иначе должны грамотно сочетаться, и в моем понимании создание либерала нового типа, либерала не принципа, там, «пора валить», не либерала принципа «я всегда за Майдан», не либерала принципа там еще какого-то, а либерала принципа «великая Россия», либерала, там, пусть верующего, либерала, который понимает, что технологии не противоречат легкому квасному духу, или, там, уважению к своим историческим традициям, что это нормально все может уживаться. Тот либерал, который начнет все это лепить вместе со мной, он, конечно, будет мой лучший камрад, я его обниму, как брата к сердцу прижму. А если мы начинаем вот пилить, что, вот, давайте идите прочь с вашим патриархом, Жуковым и вашими имперскими традициями, тогда мы уже начинаем как-то… у нас начинает тремор, уже совместный начинается.
С. Корзун
― А с технологиями-то как? Все-таки часть вопроса была и об этом. То, что технологическое развитие, конечно, сумасшедшая научно-техническая революция происходит. Не отстанет Россия-то?
З. Прилепин
― Ну…
С. Корзун
― Или фиг с ним? Отстанет – и не надо?
З. Прилепин
― Ну, у нас были куда более страшные процессы после гражданской войны, 17, 18, 19, все 30-е годы, это же полный кошмар. Но какие-то вещи мы исхитрились набрать, своровать, придумать, разработать, даже в той ситуации, которая, по сравнению с нынешней, была в пятьдесят, в сто раз хуже. И говорить о том, что сейчас мы потеряли все шансы, и мы выброшены просто из мира – да, найдем мы, с кем и о чем договориться, найдем, есть у нас партнеры в Индии, есть в Китае, есть еще другие люди.
Если у нас самая закрытая в мире страна под названием Северная Корея запускает спутники в космос, значит, что-то возможно делать в более – но Россия даже Северной Кореей не станет – в более сложной ситуации. Поэтому сказать, что 90-е годы, годы открытости и необычайной вовлеченности в европейскую жизнь были временем развития необычайных технологий – это будет лукавством, да? Технологии умерли все, какие только возможно, даже те, которые у нас имелись в те годы. Поэтому не надо, опять же, вот одно не (неразб.) другому. Вот у нас есть конфликт, поэтому все плохо. Не было бы конфликта – было бы все хорошо. Конфликт, он хорош тем, что он заставляет мобилизоваться, и мобилизация, если она случится, значит, это было не зря. Если не случится – значит, мы идиоты просто.
С. Корзун
― По мобилизации – ну, давайте, да, тогда в первую половину прошлого века немножко про Сталина. Письмо Сталину написали бы еще раз сейчас? Сколько там прошло? Год?
З. Прилепин
― Да незачем. Ну, какой год? Лет, наверное… 4 года уже прошло.
С. Корзун
― Да, уже так давно? Помнится, как вчера это было.
(смех)
С. Корзун
― Громкая история. Хорошо тогда прогудели. Кто вас достал так?
З. Прилепин
― Все тексты пишутся для… вообще ничего не достал, я вообще в отпуске находился, летом лежал на диване. Видимо, какую-то книжку читал. Я же читаю книжки не только свои или своих товарищей. Я оппонентов читаю. Что-то какая-то очередная книжка какого-то моего оппонента, она меня несколько разозлила, я это написал как просто стихотворение в прозе такое злое.
Я причем даже не собирался его публиковать, но мне потом позвонили, говорят: дай текст, срочно нужно. Я говорю: ну, на. Я сейчас бы… я сейчас другие пишу тексты. Этот бы в этом виде не стал бы писать так. Там какие-то вещи были не совсем точно, и даже можно сказать, неразумно сформулированы. Я их переформулировал, я его перепубликую, я его не стесняюсь, он у меня вышел, там, в недавней книжке моей. Но сегодня я уже другой, у меня другой состав физиологический. Зачем мне повторять то же, что уже сказано.
С. Корзун
― А я к разговору, который мы вот до этого вели о технологической отсталости, рывке вперед и прочее, там есть эта мысль у вас, что без Сталина, без крепкого вот этого кулака, не смогли бы сделать. Допускаете, что возможен был другой путь? Через тот же НЭП?
З. Прилепин
― … в сослагательном наклонении…
С. Корзун
― Бухарин и Рыков, кто угодно… Нет, но история других стран, той же Финляндии, пускай маленькая, но которая рядом развивалась в то же самое время.
З. Прилепин
― Маленькая Финляндия – вовсе не пример для нас. И Финляндия не вышла в космос, ледоколы и атомоходы ее не штурмовали мировые пространства, не контролировала все океаны земного шара. Это все то, что – Советский Союз был страной, которой до всего было в мире дело. И он так или иначе мог участвовать в событиях на любом континенте мгновенно. И недооценивать технологические его возможности эти совершенно невозможно, и Финляндия тут не может являться примером никак. Тем более, там еще были сотни и десятки других стран, это которые не имели таких возможностей. Более того, Финляндия или та же самая Япония, они, безусловно, какие-то вещи – скандинавские страны в первую очередь, которые вообще левые, так или иначе, они восприняли именно из советского опыта, советского наследства, и правильно. На своих маленьких территориях все это апробировали.
С. Корзун
― Ну, так, а по уровню жизни? Или это последняя забота? Главное – жила бы страна родная, и нету других забот?
З. Прилепин
― Еще раз, ну, я сейчас точную цифру не помню, но там из двухсот мировых стран уж точно Советский Союз не был на 195-м месте. Да, и даже на 55-м не был. Он был там в первых 25 стран, по разнообразным позициям, был, и считать, что у нас люди умирали в десять раз больше или что дети были голодные – нет, этого не было. А то, что мы никогда не будем жить как в Швейцарии, так это мы не будем жить никогда как в Швейцарии. Даже если у нас будет НЭП круглыми сутками.
С. Корзун
― Почему? Не хочется что ли так?
З. Прилепин
― Я не знаю, хочется или не хочется, но просто…
С. Корзун
― … не позволит русский менталитет?
З. Прилепин
― Но просто большая страна, холодная страна, все у нас тут… другая история этой страны. Мы никогда так не жили, и я не думаю, что у нас есть какие-то возможности. И даже не думаю, что это нужно просто, вы понимаете? Я не думаю, что это нужно.
Может быть, да, нужны эти вот там для инвалидов, чтобы им было удобнее жить. Может быть, нужны более хорошие больницы. Будем этого добиваться, да. Но вот в том же вот виде, как там все это обстоит – да я бы никогда в жизни не хотел бы так жить. Понимаете? Я, слава богу, все-таки был в этих европах, и всем того же самого желаю, и это очень красивые милые страны, но это такая тоска зеленая. Я не знаю просто, что там делать просто в этих странах. Ну, что, ходить любоваться с утра до вечера? Там ничего не происходит, это страны, залипшие в каком-то межеумочном состоянии. Мне нелюбопытно там.
С. Корзун
― Тут можно куда-нибудь поехать морду кому-нибудь набить.
З. Прилепин
― Почему морду? Можно написать «Войну и мир», можно написать «Время, вперед!». Музыку можно сочинять.
С. Корзун
― Ну, Горький, он в Италии писал, там тоже красота вокруг была, да.
З. Прилепин
― Русских писателей влечет периодически туда от наших скачек, да. Ну, тем не менее, пишут они из этого опыта, а едут писать туда.
С. Корзун
― Цитата: «Здравствуй родина! Мы — твое стадо. Мы и быдло тебе и паства». Стихами еще балуетесь? Это баловство было или нет, или это отдельная вещь?
З. Прилепин
― Понимаете, когда пишешь стихи в юности, ты еще не понимаешь, что там ведь не в области формы лежит умение, а в области незримого волшебства. И я потом понял, что каких-то вещей я могу в прозе достичь, которые я сам не понимаю, как они сделаны. В стихах уже – не то что уже – наверное не смогу. Ну, так или иначе, если говорить прямо и безапелляционно, я претендую, когда я пишу прозу, что я пишу лучшую или одну из лучших книг, там, в данное время.
Когда я пишу стихи, я знаю, что есть еще 10-15-20 человек, которые делают это не хуже, чем я, и получше, чем я. Поэтому я не хочу просто участвовать на вторых ролях во всех этих делах. Но когда я делаю музыку, когда я делаю песни – конечно, это уже не стихи, какие-то слова набираются, я что-то там написать срифмовать могу и делаю это с удовольствием, потому что далеко не все то, что ты можешь написать в прозе, не все те энергии, не все те рецепторы, не вся та энергия необходимая работает, когда ты держишь текст. Мне хочется иногда какого-то шаманства, каких-то звуков, каких-то барабанов, каких-то повторов, вот для этого есть музыка.
С. Корзун
― Вот это вполне песенный как бы текст, ассоциации возникают: «пусть кричат, уродина, но она мне нравится», и прочее. Или такими лозунгами не общаетесь?
З. Прилепин
― Я помню, это старая песня Шевчука, да. Ничего, пусть будет.
С. Корзун
― Было такое. Музыку тоже пишете или только тексты? Вообще, как переходите в ипостась-то новую?
З. Прилепин
― Ну, я, во-первых, не перехожу в новую ипостась, конечно…
С. Корзун
― Но группа была у вас?
З. Прилепин
― Да, конечно, когда-то. Когда еще у меня были – не поверите – длинные волосы, и я занимался музыкой. И более того, вообще все наши становление и наше понимание миросознания, оно происходило через музыку, там и Гребенщиков, и Beatles, и Rolling Stones, и Цой, и Кинчев, и группа Cure, и Iggy Pop – все это было частью нашей физиологии, все это было просто для нас миропониманием, да?
И потом, когда уже я вырос, когда я написал какое-то количество текстов, отработал в ОМОНе, чем только ни занимался. Написал письмо товарищу Сталину – я вдруг понял, что всего того, что я умею уже сейчас, мне вот не хватает для того, чтобы поговорить еще с каким-то слушателем, с которым я еще не поговорил. Допустим, есть огромное количество молодых людей, которые плохо читают тексты, но они очень быстро воспринимают визуальный ряд: клипы, песни, то, что короче трех минут, то нормально. Их вот можно поймать либо через пост в Фейсбуке, либо через песню, либо…
В конце концов, мое поколение 40-летних людей, там, да, которые тоже когда-то через музыку выросли, а потом, как это сказать, оциничились, немножко обросли такой вот кожей толстой до такой степени, что это больше их не раскачивает. Мне хочется какие-то слова найти для них, чтобы они вспомнили, что когда-то они были бодры, злы и веселы в какой-то степени, в которой им можно и сегодня быть.
Поэтому для вот этих людей и для самого себя, конечно, в первую очередь, хочется, что-то петь иногда. Я пишу, да, в том числе и музыку, хотя у меня есть товарищи-музыканты, более в этом смысле одаренные. Ну, ряд песен в альбоме «Охотник», который мы выпускаем в следующем месяце, там три или четыре песни написаны на мою музыку.
С. Корзун
― На концертных площадках собираетесь появляться?
З. Прилепин
― Да, мы будем сейчас потихоньку все это раскачивать, будем выступать. Да, да, конечно. Сначала в клубах небольших, а потом перейдем на большие площади, Красную и прочие.
С. Корзун
― Что у нас с музыкантами происходит? Да все вокруг Украины, одних запрещают, других не разрешают, все вокруг Немцова. Концерт тут в Москве, площадку не смогли найти. У вас нет проблем с площадками?
З. Прилепин
― Нет, у меня проблем с площадками нет, но у меня были… в свое время у нас были проблемы, в том числе даже когда мы… я помню, однажды мы даже с Борисом Ефимовичем проводили совместный митинг, вдвоем буквально, в Нижнем Новгороде, он так тряхнул стариной, туда приехал. Я не помню, был он санкционированный или нет, но само присутствие Немцова как-то не позволило тогда нас всех разогнать.
С. Корзун
― Так что с музыкантами-то? С одной стороны, Океан Ельзи, с другой стороны, действительно запрещают, на концертных площадках не дают выступать.
З. Прилепин
― А кому? Я не знаю, ну, кому-то здесь запрещают, кому-то там запрещают.
С. Корзун
― Да. Это нормально?..
З. Прилепин
― Не очень здоровая ситуация. Само наличие у музыкантов разных точек зрения, когда с одной стороны есть, там, Александр Скляр, Константин Кинчев и Гарик Сукачев, там, и Дмитрий Ревякин, а с другой стороны есть Андрей Макаревич и Диана Арбенина – это нормально, потому что это живое конфликтное поле, это та или иная точка зрения. Это такой определенный культурологический раздор. Это как раз принцип движения.
А то, что запрещают концерты – это глупо. И уж тем более такая страна, как Россия, которая должна как раз демонстрировать свою необычайную широту, цветущую сложность. Пусть приезжает Океан Ельзи, я сам приду на их концерт. Это хорошая группа. Пусть приезжает Ляпис, пусть поют свои песни.
А вот хотят ли они нас там слышать и слушать, это уже пускай они сами решают. Но я просто человек, у которого фильм «Восьмерка» был первый запрещенный фильм на Украине, или, там, один из первых двух, которые снял Алексей Учитель по моей прозе. Это, собственно, в моем случае они первые начали. Я всю жизнь выступал только вот за максимальное привлечение украинской культуры в Россию, но там они начали этот процесс. Это на их совести.
С. Корзун
― Короткий вопрос: атмосферу ненависти песней можно вылечить? Вообще возможно?
З. Прилепин
― Можно вылечить, можно создать. Но, понимаете, песня – это не финальный ролик программы «Спокойной ночи, малыши». Лучшие песни, или одни из лучших песен мировых 20-го века, они далеко не побуждали нас исключительно к тому, чтобы пойти обняться и поцеловаться. Был Боб Марли, есть Ману Чао, они были левые, они были правые, они были маршевые, они были военные. Они поднимают человеческий дух, и я думаю, что возвращение вот этого ощущения мужеского или женского, или какого-то четко очерченного, явно сформулированного, очень выпуклого, оно в том числе и для новой музыки, той, которой я занимаюсь, оно должно быть характерно, потому что слишком много всего унифицированного и псевдодоброго, такого квази-слюнявого, такого. Я этого не хочу уже больше.
С. Корзун
― Захар Прилепин в программе «Без дураков» на радио «Эхо Москвы». Будем прощаться. Потихонечку. Представляйте песню, которую мы сейчас услышим, потому что Захар Прилепин поет. Музыка тоже ваша?
З. Прилепин
― Музыка нашей группы. Песня называется «Ваше поражение». Там звучат, кстати, голоса Константина Кинчева, Александра Скляра, которые подпели здесь в этой песне. Музыка нашей группы, слова мои. Вокальные данные в начале песни тоже мои. То есть, короче, это такая сборная веселая махновская песня «Ваше поражение».
Слушать интервью
― Всех приветствую. Сергей Корзун – это я. На разговор «Без дураков» сегодня я позвал – звал, вернее, давно – культового российского писателя Захара Прилепина. Здравствуйте, Захар.
Захар Прилепин:
― Как уж вы сразу слету определили – культовый.
С. Корзун
― Ну, премии дают – значит, культовый. Говорят – значит, культовый.
З. Прилепин
― Ну, да иерархии какие-то создаются и премиями. Да, писателя, и, пожалуй, еще публициста, журналиста и музыканта.
С. Корзун
― И даже администратора – «Свободная пресса», шеф-редактор.
З. Прилепин
― Но это не административная работа, а скорее идеологическая, начальник штаба, скорее можно так назвать.
С. Корзун
― Последнее время все больше говорят о музыканте. Мы об этом тоже, наверно, вспомним. Но разговор не только об этом, не только о музыке, хотя я понимаю, что о музыке готовы говорить довольно долго.
40 лет в этом году. Рубежный этап для вас? Вы говорили в одном из интервью, что, в общем, время, там, 37, ассоциации всякие давали. Жизнь меняете круто? По своему возрасту помню, что это, в общем, серьезный кризис среднего возраста был.
З. Прилепин
― Ну, я не знаю. Я такими не меряю категориями. Я так постоянно себя подергиваю, какой-то звоночек внутренний, что, вроде, 40 лет, что-то нужно переосмыслить. Но я ничего не придумал, что мне переосмыслить, поэтому продолжу на тех же лыжах, на тех же санках, на тех же коньках катиться. Поэтому ничего не будет, нет.
Единственное, что я из хулиганства, видимо, издам собрание сочинений в семи томах, так, чтобы маме просто подарить. Это единственное, что меня может примирить… не примирить, а как-то с этой датой соединить. Больше нет, ничего, я думаю, что возраст другими измеряется вещами.
С. Корзун
― Лукавите, наверное, немножко. Потому что с прошлым и с юностью нацбола, сказать: я объявил личное перемирие власти. Правда, добавить, иронически выражаясь в одном из последних интервью, это, в общем, довольно серьезное дело.
З. Прилепин
― Ну, это никак не касается моего 40-летия. Это могло случиться и в 38 лет. И потом, оно может закончиться в 41, там, с половиной в любую минуту. Это временная передышка, я просто на них смотрю… не знаю, смотрят ли они на меня в ответ, но я смотрю своим ласковым чувством удава Каа, там, они-то думаю, может быть, что, мы тебя вообще не знаем. Я говорю о своих ощущениях. Поэтому, есть ощущение такое. Оно может длиться, а может прекратиться. Нет, я не лукавлю, нет.
С. Корзун
― Если серьезно: жизненные ценности сформировались, переформировались уже? Либо еще в процессе, все продолжается? Что главная ценность для вас? Смысл жизни. Ну, простой такой вопрос писателю. (смеется) Культовому писателю для разминки.
З. Прилепин
― По возможности стараешься вслух о таких вещах не думать. Вообще, рефлексия вслух – не самая сильная моя черта, и не уверен, что сильная черта вообще любого русского писателя. Он думает, когда он начинает выводить буквы какие-то. Мне, по внутреннему ощущению, мне всегда казалось, что какие-то вещи, которые у меня сложились в 16, там, или в 18 лет и уже точно сложились в 21 год, они с тех пор не менялись. Это достаточно законсервированное состояние, примерно, так или иначе, объяснимое. Я пытаюсь уже сегодня это объяснить каким-то сводом текстов, которые я прочитал в юности, песен, которые я услышал, книг, которые я прочитал. И когда какие-то вещи происходили, в том числе и в моей стране, у меня всегда было вначале детское, потом юношеское, потом уже взрослое ощущение того, что я знаю, как мне надо, чтобы мне было хорошо. Это связано с текстами, которым я доверился. Вот и все. А если ты доверился текстам, то странно будет, если ты будешь меняться каждые 4 или 7 лет благодаря повестке дна.
С. Корзун
― Но вы перестали быть революционером?
З. Прилепин
― Нет. У нас зачастую, наши с вами друзья или оппоненты воспринимают революцию, говоря о ней в России, как исключительно либерально-демократическое движение. Революция может быть и противоположного совершенно толка. Вот то, что произошло, скажем, на Донбассе в Новороссии, это тоже революция. То, что произошло в Крыму – тоже революция. Поэтому я, безусловно, конечно, революционер.
Просто революции с разными целями и контрцелями производятся. И в данном смысле, конечно, я сторонник консервативной революции так называемой, революции во славу традиционных ценностей. Но само по себе видоизменение мира тем или иным образом, там, культурной экспансии, политической, военной или какой угодно, в том числе революционной, для меня совершенно нормальное состояние. Я не вижу это в качестве зла.
И когда там мои товарищи теперь мне пытаются сказать: смотри, а что произошло на Майдане, вот последствия революции. Ну, там была не моя революция просто. А есть мои революции. Есть не мои. Они же не все одинаковые. Нет никакого интернационала революций, нет общей системы, общей механики, общей кулинарии этих революций. Они совершенно разнородные могут быть. Поэтому, да, я революционер, безусловно, как всякий русский писатель.
С. Корзун
― Майдан – нет, это я понял. А Крым и Донбасс, Луганск – это ваша революция?
З. Прилепин
― Это мои, конечно. Это мои личные истории. Я так или иначе в них участвую, принимал в них участие, продолжаю в них принимать участие. И несу за них ответственность.
С. Корзун
― Цель какая? У октябрьской революции была своя цель. У октябрьского переворота, как сейчас говорят. Французская революция была, английская, нидерландская.
З. Прилепин
― Это правда. Это очень точный вопрос. Вы очень хорошо подметили, мало кто про это спрашивает, потому что, конечно, кубинская тоже была, хотя она не сразу была проявлена. И сейчас на примере Кубы это можно будет понять. Потому что изначально кубинская революция, она так или иначе была национально-освободительной, когда определенная группа людей, считающая себя в том качестве принадлежащей к кубинскому народу, который так или иначе тогда сформировался, они воевали за свою независимость. Но так как это было для такого друга, как Советский Союз, не совсем убедительным основанием, они постепенно переработали ее идеологически, сделали ее социалистической революцией, которой изначально она не являлась. И у господина Кастро, и у Че Гевары, и у прочих их друзей-товарищей и братьев, у них хватило интеллекта для того, чтобы так или иначе эту революцию видоизменить. Мы о результатах ее не будем говорить.
Так вот, на Донбассе, в первую очередь, конечно, на Донбассе, потому что это так или иначе отдельное образование, происходит, безусловно, в их понимании, да, которое мы можем разделять, можем не разделять, национально-освободительная революция, когда определенная часть страны не пожелала встраиваться в матрицу украинской мифологии, а пожелала встраиваться в свою собственную матрицу, там, новоросскую или прорусскую.
Вопрос в том, как они будут жить дальше с точки зрения макро и микроэкономики, социума и всего остального. И вот вопрос в том, хватит ли интеллекта у Захарченко, Плотницкого и Пургина для того, чтобы сформулировать для себя, что они хотят сделать: левую страну, правую страну, моноэтническую, там, интернационал буржуа – все что угодно. Но, конечно, я хотел бы, чтобы какой-то план, план нового Китежа был у них сформулирован. Пока этого плана нет. Ну, с другой стороны, идет война, да, и о каком плане можно говорить?
С. Корзун
― Ну, революция на революцию. Майдан – это же тоже революция.
З. Прилепин
― Ну, да, можно назвать.
С. Корзун
― За ним же стояли не только, там, правые силы. За ним стояли и люди, которые выходили, и европейски ориентированные в том числе люди.
З. Прилепин
― Ну, я думаю, что правые силы были не большинством, они зачастую были боевым отрядом. Конечно, это была антикоррупционная такая проевропейская либерально-буржуазная революция. Какие-то ее составляющие, к сожалению, как некие трансформации, как уродства, они вылезли особенно сильно. Это тоже неизбежная часть, конечно, революции. Ну, вот, там какие-то вещи, связанные с приходом большого бизнеса, с приходом определенных корпораций, они там, конечно же, и это было предсказуемо.
Я сейчас вспоминаю свои разговоры в Киеве с рядом моих киевских товарищей, в том числе левого толка. Они буквально поименно называли, кто будет приходить к власти в случае новой оранжевой революции, как мы тогда про это говорили. И было расписано, просто вот точно было понятно, какие именно кланы и люди будут… У меня книжка вышла «Не чужая смута», там эти разговоры приведены, они просто были опубликованы за полгода до Майдана, поэтому мы не умные задним умом, а просто в каком-то смысле оказались прозорливыми ребятами.
З.Прилепин: Я революционер, безусловно, как всякий русский писатель
Q8
С. Корзун
― А в России, если далеко не ходить, там, в 17-й год не заглядывать, а в 91-м году. Я знаю, что 90-е годы вы не особо любите, да и нулевые тоже. Это революция была?
З. Прилепин
― Конечно, конечно. Это тоже была революция. Это плюс-минус, когда там на Украине наши оппоненты, или мои оппоненты говорили, что Украина – глубоко свободолюбивый народ и она знает теперь толк в революциях, это было достаточно забавно, потому что так или иначе Россия находилась в состоянии перманентной революции, там, с 87-го года по окончание ельцинского правления. Эта вот ситуация 91-93-96 годов, она, так или иначе, является нашим опытом вот этого Майдана. И, безусловно, это была буржуазная революция, революция, которая сменила собственно социальный строй, принесла нам какие-то вещи, как благие, так и глубоко, на мой взгляд, не благие.
Тем не менее, она глубоко поменяла все, что было в нашем понимании государственностью, все, что было в нашем понимании социумом, все, что было в нашем понимании идеей, идеологией. И то, что либерально-буржуазные силы достаточно быстро потерпели на разнообразных выборах потерю своего авторитета и, там, Егор Гайдар, и СПС, там, и к концу 90-х годов уже практически они выбыли из власти, это не означает, что сменилась сама система власти.
Тем не менее, у нас остались сугубо капиталистические взаимоотношения, определенные либеральные реформы, которые полностью идентичны тем же реформам, которые происходили в Европе, особенно в Восточной Европе. И какие-то неудачи этих либеральных реформ, они тоже идентичны тем неудачам, которые переживает Румыния, Польша, Венгрия или Прибалтика. Это вовсе не, там, как у нас любят говорить наши оппоненты, не возвращение совка, не… Это ничего, это просто обычная история. Потому что либеральная революция не обязана быть удачной. Она в большинстве стран мира, она и не совсем удачная, или совсем неудачная.
С. Корзун
― В конце концов, почти все революции реставрацией, в общем, кончаются. Дальше уже идет развитие…
З. Прилепин
― Сейчас, возможно, у нас, кто-то считает, что реставрационный период. Я не совсем в этом уверен, в сфере экономики уж точно. Но, возможно, что-то в этом есть. Это тоже не обязательно. Конечно, какой-то, как прилив-отлив, какой-то отлив происходит, но он зачастую не меняет саму суть вещей. Как считать революцию 17-го года, февраля, была ли реставрация тогда в виде октября, а уже введение НЭПа опять было… Ну, это уже более сложный процесс.
С. Корзун
― Понятно, что неоднозначно, естественно. Так сейчас-то что у нас происходит? У нас революция новая, реставрация? Вы назвали революцией, поэтому я вот в терминологии пытаюсь как-то разобраться.
З. Прилепин
― Ну, нет, революция 91-го года у нас произошла либерально-буржуазная. И сейчас происходит реставрация, ну, как это…
С. Корзун
― … советского порядка?
З. Прилепин
― Нет, конечно, не советского. Безусловно, не советского. Нет. Имперского контекста как раз. Имперского самоощущения. Реставрация внешнеполитического курса России, к советскому не имеющего прямого отношения. Просто советский – самый близкий, мы поэтому всегда на него огладываемся, но я не думаю, что в определенных ситуациях, там, Александры, Николаи и прочие Петры вели бы себя иначе, чем сегодняшние власти. Это определенная модель поведения, которая воспроизводится раз за разом, и кому-то может казаться это совершенно уже дикостью, типа у нас 21-й век, а тут средневековье. Ну, тем не менее, это есть, как оно есть. И Россия какие-то свои модели воспроизводит.
В этом смысле это реставрация, да. Ну, все, что говорить про советское – ну, что советское, у нас происходит реставрация роли церкви. Это к советскому имеет отношение? Не имеет. Что у нас происходит такого в экономике, во внутренней экономике, что является реставрацией советского? Ничего не происходит.
С. Корзун
― Огосударствление экономики прогрессирующее в последнее время.
З. Прилепин
― Если оно происходит в скандинавских странах, если оно происходит в Японии, там, в Китае? Это разнородные процессы. Называть советским все то, что нам не нравится, в ущерб, там, либеральному – это не совсем верный путь. Вы сами понимаете, что это тоже разные процессы, да?
С. Корзун
― Вас эта история с реставрацией или вот там, ну, не будем называть контрреволюцией, слово имеет слишком уж отрицательную, наверное, коннотацию, вас сегодняшние процессы действительно реально греют? Вы считаете, что Россия от этого выигрывает?
З. Прилепин
― Нет, сами по себе процессы, которые идут внутри России, я за ними, во-первых, не очень слежу, и уж ничего такого внутри России не произошло, что бы меня реально грело. Но меня греет… не греет, а заставляет быть несколько обнадеженным ситуация перетряски того состояния, которое мне не нравилось. Мне не нравилась ни ситуация 90-х годов, ни нулевых годов.
И мне кажется, что у всех этих событий разнородных могут быть благие последствия в том смысле, что, во-первых, там – а) – российская власть и российское чиновничество никак не может теперь связывать свое будущее с пенсией на лазурных берегах, потому что так или иначе, они понимают, что они рискуют очень многим, их участь Януковича, или участь, там, Милошевича – это, может быть, даже и не самый страшный вариант. Может быть и еще хуже. Мне это нравится.
Мне нравится, что так или иначе верховная власть, совершив захват, аннексию или присоединение Крыма, серьезным образом подставила финансово-олигархические элиты России, которым она продемонстрировала, что ей нет дела до ваших доходов и до того, как вы будете сохранять свои вклады и свои финансовые возможности на Западе…
С. Корзун
― Подождите, Захар, но последний кризис как раз показал, куда там пошли сотни миллиардов рублей, выпущенные на ту же Роснефть и еще на несколько организаций. Где власть показывает, на ваш взгляд?.. То, что история, не знаю, с бывшим главой ФСИН?
З. Прилепин
― Нет, ну, есть же ведь процессы верхнего слоя, которые мы с вами видим, да, Роснефть, это же все-таки государственная компания. А я говорю о людях, которые так или иначе имеют колоссальные вклады, сбережения и возможности вне России, которые с Россией никак не связаны. И они так или иначе могут их потерять и они их теряют, более того. Безусловно, не все эти процессы, что называется, озвучиваются, являются предметом нашего осмысления. Но это есть. И говорить о том, что вся российская финансовая элита сказала Путину спасибо, что ты присоединил Крым, наша жизнь теперь будет только легче…
С. Корзун
― До этого далеко, я согласен. Я просто не согласен с тем, что государство отказалось от поддержки определенных олигархов, то есть, людей, связанных и с властью, и с денежными потоками.
З. Прилепин
― Дело в том, что когда она поддерживала их во время финансового кризиса середины нулевых годов, я не помню, чтобы в либеральной среде сильно по этому поводу переживали. Я помню, что Ксения Анатольевна Собчак говорила, что там работают люди, мы обязаны поддерживать эти корпорации, потому что трам-пам-пам… И тогда это считалось правильным и хорошим.
С. Корзун
― Вы разговариваете не с либеральной общественностью, а с конкретным человеком, и высказываете свою точку зрения.
З. Прилепин
― … с учетом того, что она меня слушает на этой радиостанции.
С. Корзун
― Понятно. К аудитории.
З. Прилепин
― Поэтому одни и те же самые события, они могут совершенно разнородным образом…
С. Корзун
― Могут, естественно.
З. Прилепин
― Вчера это было очень хорошо, а сегодня это будет очень плохо.
С. Корзун
― Ну, у нас история непредсказуема, не то, что уже будущее. Вы-то каким хотите государство российское увидеть? Крым, Донецк – дальше что? Прибалтика, Казахстан и так далее?
З. Прилепин
― Ну, не надо! Опять…
З.Прилепин: Никто бы не стал заниматься ни Крымом, ни Донбассом, если не все эти разнородные процессы на Майдане
Q8
С. Корзун
― Вы сами об империализме заговорили, об империи.
З. Прилепин
― Ну, империализм, он имеет разные свойства. Но эта бесконечная военная экспансия, она не является ни целью… уж точно для нашей российской власти не является целью. Есть определенные процессы, которые запускаются помимо нашей воли, в которых Россия так или иначе принимает участие постфактум. Конечно, никто бы никогда в жизни не стал бы заниматься ни Крымом, ни Донбассом, ни чем, если бы не все эти разнородные процессы на Майдане. Они не всегда определенно прорусской направленности, зачастую.
И если подобные процессы случатся где-нибудь в Белоруссии, я не думаю, что дело дойдет вот до того же самого, конечно, не дойдет. Но участие уже будет какое-то. Участие будет серьезное. И лучше бы, если бы они не запускались, эти процессы там. Но не мы их, опять же, запускаем. Если бы территория Евразии, бывшего Советского Союза, была бы территорией мира и порядка и всеобщей любви, мы, конечно, тоже бы никоим образом ни на кого не реагировали. А если есть угрозы, значит, на них приходится реагировать.
Это, к несчастью, или к счастью, участь страны, которая имеет самые большие границы с самым большим количеством государств, соответственно, у нас гораздо больше разнообразных проблем и конфликтов, чем, там, у Бельгии или у Люксембурга, вот ровно во столько раз больше, чем у них. Вот в 48 раз Россия больше Франции – у нас в 48 раз больше проблем. Не потому, что мы в 48 раз более агрессивны, а потому что у нас проблем больше. Ну, и конфликтов больше. И застарелых конфликтов тоже больше.
И это не имперская политика, это просто сохранение страны так или иначе в ее определенном виде. Поэтому для меня Россия – она, в принципе, то, что я понял, наблюдая ее сегодня и сейчас за последний год, так или иначе перечитывая какие-то тексты русской классической литературы или философии, я понял, что все эти конфликтные ситуации и наши внутренние идеологические расхождения, они повторяемы, они неизменны не то, что там с 20-го, с 19-го века, а с 18-го, с 17-го, с 15-го, с 13-го. Это так или иначе одна и та же сущностная структура, которая мне понятна, существование которой я разделяю. И я не желаю взломать ее какие-то там приводные ремни, для того чтобы запустить ее на какие-то другие пути, мне неведомые. Она меня устраивает в данном состоянии, в данном виде, Россия в любом из ее времен.
С. Корзун
― А война, теперь о ней, не самовоспроизводящаяся категория? Кому, как не вам, знать, в общем, кое-что и значительно больше, чем подавляющему большинству россиян о войне. Однажды вступив в нее, приняв участие, остановиться уже довольно сложно. Или нет? Вспоминается рассказ, как главный герой, там, Примат, по-моему, помните, этот ваш рассказ? То есть, короткая история о том, как человек пошел на войну, после этого ради забавы убил – ну, фактически ради забавы – убил человека, после этого спас нескольких своих, и один из тех, кого он спас, потом вдову его и кинул. Вот эта история, да?
З. Прилепин
― Обворовал, да.
С. Корзун
― История о войне ведь, да? Ну, о людях.
З. Прилепин
― История, конечно, о людях. Она не столько о войне, сколько о людях.
С. Корзун
― О людях, да.
З. Прилепин
― Конечно, они воспроизводятся по подобной ситуации и в совершенно мирной сфере, и во дворах, и в офисах.
С. Корзун
― В мирной сфере жизнь и смерть не так близко связаны, понятно, что тема там… Вот кто из них герой ваш?
З. Прилепин
― Да, нет, там нет моих героев. Нет персонажей. Это как раз текст о том, что люди, безусловно, на войне ходят по какой-то очень странной и страшной грани, когда сегодняшний или завтрашний подонок сегодня является героем, сегодняшний герой завтра является святым, завтрашний святой послезавтра может оказаться раздавленным, размолотым ничтожным человеком. Там все это мгновенно видоизменяется. Это об этом был тест.
Но это не текст, и вы сами прекрасно понимаете, там, собственно, только о русских определенного типа мужиках, которые заточены на войну и они без войны не могут. Вот все люди, которых я там наблюдал в разных ситуациях, скажем, там, в Чечне, или часть моих друзей, прошедших Афганистан, или, там, позже какие-то другие события, приднестровские или абхазские, я знаю, что 99,9% из них не испытывают никакой страсти и желания вновь участвовать в войне.
Мало того, из моих друзей, бывших, там, чеченских однополчан, никто не поехал в Новороссию, буквально ни один. Они все живут уже своими семьями, все живут своими заботами, и печаль и ужас о том, что сейчас эти люди вернутся, ополченцы, и они могут только убивать, это не очень глубокое понимание вот каких-то вещей, характерных для русского мужика в целом.
Он воспринимает это как работу, может быть, кому-то приятную, кому-то неприятную. Но в целом просто как мужицкую работу. Он пошел ее отработал, и думать о том, что он будет заниматься той же самой работой и в 25, и в 35, и в 45, и в 55 лет – это ошибка, это не настолько весело и притягательно, как это может показаться с испугу или показаться по каким-то фильмам. Это все сложно.
У всех, кто выжил, друзья-инвалиды, кто-то без ног, кто-то без рук, кто-то плохо спит… Это всегда жертва. Это никогда не удовольствие. Даже любой человек, который туда направляется, вот мне там рассказали вчера, что якобы слышали, там в очереди кто-то рассказывал, что мужики поехали на Донбасс за 40 тысяч рублей – все это фигня. Во-первых, там никто не платит никому 40 тысяч рублей, там платят 100-200 баксов за месяц. За эти деньги в Москве никто не пойдет улицу мести. Мало того, огромное количество людей, которые туда приезжают, думая, что там есть романтика, процентов 50 из них тут же уезжает обратно, потому что первая же бомбежка – и люди быстро понимают, что это не весело.
Поэтому война – это данность, с которой люди работают. Они ее не хотели, они не жаждут ее, они не ждут, чтобы она продолжалась до бесконечности. У них есть цель определенная, они добиваются ее окончания. Она как для Новороссии имеет свои цели, так и для Украины. Как в Новороссии никто не испытывает от этого кайфа необычайного, так и на Украине. Но есть работа, они делают эту свою работу, кто-то удачно, кто-то менее удачно. Вот поэтому, если нет войны – слава богу. Есть война – значит, будут делать это дело.
С. Корзун
― А Стрелков – ваш герой? Или герой нашего времени, по крайней мере? Напомню – человек, который, по его утверждениям, в общем, и начал всю эту заваруху. Триггером послужил, как сейчас модно говорить.
З. Прилепин
― Это все-таки слова громкие. И, безусловно, герой – не герой. Но это, безусловно, ключевой персонаж вот этих дней, наших дней. И я бы пожелал бы ему, чтобы он так или иначе не растратил на какие-то склоки или, там, политическую активность чрезмерную, или доказательства своей правоты ту часть авторитета, которую он имеет для определенной категории граждан в России. Она действительно есть. А вот то, что он сам так или иначе так выставляет свою роль, то, ну, я оспаривать не буду, меня там не было, по крайней мере, в те дни, но, безусловно, надо помнить о том, что Че Гевара тоже хотел устроить революцию в одной стране, да, и это не получилось у него.
Если сегодня заслать любого другого или того же самого Стрелкова, там, в Польшу бывшую в составе России, или, там, в Белоруссию, там наверняка ничего не произойдет. Они не продержатся и не просуществуют и полусуток. Можно так или иначе существовать и работать только в тех местах, где все для твоего прихода готово, где даже не сотни, не тысячи, а десятки и сотни тысяч людей, так или иначе либо потворствуют тебе, либо прямым образом тебе помогают.
Поэтому не стоит в данном контексте значение истории, значение определенных событий, средоточие этих событий обменивать на значение одной личности. Я тут выступаю уже с позиции Льва Николаевича Толстого. Что не преуменьшает, безусловно, определенного авантюризма, безусловного мужества, безусловной безбашенности и безусловной, там, я не знаю, чего там еще вы можете придумать, но самых разнообразных качеств Стрелкова, которые у него есть в полном составе.
С. Корзун
― Я так понимаю, правильно или нет, что вы симпатизируете этому человеку и не хотите, чтобы он затерялся на политическом пространстве.
З. Прилепин
― Как раз я не хотел бы, чтобы он всерьез участвовал в политической деятельности, я не очень уверен, что, в принципе, это возможно. Там такие волки, они перегрызают любые репутации на раз. И как раз он-то имеет все шансы, что его репутацию развеют по ветру просто. Потому что там такие пиар-технологии и такие технологи, что они могут и не такой авторитет перемолоть.
С. Корзун
― Захар Прилепин в программе «Без дураков» на радио «Эхо Москвы». Короткий перерыв, после которого вернемся в студию.
С. Корзун
― Напомню, что гость программы «Без дураков» сегодня Захар Прилепин. Евгений Николаевич по-другому. Правильно, да?
З. Прилепин
― Да.
С. Корзун
― Потому что были споры вокруг вашего настоящего. Дети-то у вас четверо, они Евгеньевичи, или уже…
З. Прилепин
― Да, нет…
С. Корзун
― … или Захаровичи и Захаровны? Нет?
З. Прилепин
― Нет, дети Евгеньевичи, ну, и как-то живу в семье как Евгений Николаевич Прилепин, а в писательстве и в музыке как Захар Прилепин.
С. Корзун
― Вы сказали, что литературной деятельностью занялись – лукавили или нет, не знаю – для того, чтобы прокормить семью. Мне-то казалось, скорее, что, может, или в ОМОН пошли, или на войну, чтобы прокормить-то. Литературная деятельность – ну, повезло вам, да, талантище такой, что публикуют и премии дают. Кормит вообще литературная деятельность?
З. Прилепин
― Ну, литературная деятельность плюс журналистская деятельность, да, так или иначе, кормит, но это непрестанно волка должны ноги спасать. Потому что если ты вдруг затаился и решил чем-то заниматься, написанием текста в течение семи лет, вот я, скажем, писал роман «Обитель» 4 года, если бы у меня не было еще журналистской деятельности, конечно, никто бы меня 4 года не кормил. Это крайне сложно. Но сейчас, когда он вышел, я могу, конечно, на доходы от этого романа год просто лежать, ничего не делать и смотреть в потолок.
С. Корзун
― То есть, это реально приносит доходы? Потому что некоторые говорят, что только экранизации, или, там, переводы на другие языки…
З. Прилепин
― Это все совместно, конечно, я считаю. Вот там вышел «Обитель», продали уже несколько сот тысяч экземпляров, продали права на экранизацию, продали в несколько зарубежных стран, сейчас продают театральные права. Вот это все, что я написал текст, он начинает, так или иначе, работать. И он потом будет воспроизводить все время новые какие-то продажи, перепродажи. То есть, чем больше текстов, тем больше они тебя кормят.
С. Корзун
― Вы сам себе менеджер, либо есть, там, литературный агент?..
З. Прилепин
― В последнее время стало так много разнообразных сфер деятельности, что я не справляюсь. Я раньше сам был себе и секретарь, и кто угодно. Сейчас у меня есть несколько помощников, которые, один занимается иностранными делами, другой занимается музыкальными делами, третий занимается гастролями.
С. Корзун
― По жизни много фактов, как-то ставящихся под сомнение у вас. Ну, понятно, что родились вы в селе Ильинка Рязанской области, а потом жили в городе Дзержинске, да? Славное имя, химический комбинат и помню, как к Нижнему подъезжаешь или от него отъезжаешь, проводники в вагонах сразу начинают все окна-двери закрывать, дышать невозможно.
З. Прилепин
― Там лет уже 25, как этого нет. Один из самых чистых и зеленых городов России. Приезжайте подышать. В этом городе живет моя сестра, я там бываю каждую неделю. Понимаете, Дзержинск, он тоже один из – я не выступаю адвокатом этого города, потом у что я сам все-таки рязанский и деревенский, липецкий по отцовской части, но я там прожил серьезную часть жизни, и он, конечно, являлся периодически таким пугалом, потому что там были заказы совершенно очевидные, что там Дзержинск самый грязный город на планете – это все была фигня.
С. Корзун
― Ваше последнее слово, то есть, детей там оставили бы и сейчас?
З. Прилепин
― У меня дети все родились там, все дети – тьфу-тьфу-тьфу – до сих пор были абсолютно здоровы. То есть, не все дети родились там, часть детей там, но все они там бывают, все ездят туда в гости.
С. Корзун
― Хорошо. Служба в армии ваша: комиссован по невыясненным причинам – читаю из одной биографической…
З. Прилепин
― … да, это…
С. Корзун
― Скажите, что было на самом деле в двух словах хотя бы.
З. Прилепин
― Это был указ Бориса Николаевича Ельцина года, по-моему, 94-го, он работал всего полгода. Там была полугодовая учебка армейская, и человек с высшим образованием или с частью высшего образования должен был полгода пробыть, закончить учебку, и потом перейти на работу в органы МВД. Я полгода честно отмаршировал и потом ушел, устроился в ОМОН.
С. Корзун
― Это было уже после окончания Нижегородского университета?
З. Прилепин
― Я просто ушел, с дневного перевелся, чтобы как бы эти все армейские дела разрулить в 19-20 лет.
С. Корзун
― И с женой там же познакомились, да?
З. Прилепин
― С женой уже позже.
С. Корзун
― Уже позже, там же она тоже выпускница Нижегородского университета, соответственно. В Школе милиции учились – не учились? Давайте уж точки поставим над i.
З. Прилепин
― Нет, в Школе милиции, как в высшем учебном заведении не учился. Я просто заканчивал потом милицейскую учебку уже позже.
С. Корзун
― А Отряд милиции особого назначения с 96-го года?
З. Прилепин
― По 99-й, да, это правда.
С. Корзун
― Командир отделения?
З. Прилепин
― Я увольнялся, уже замкомвзвода был в ОМОНе.
С. Корзун
― И, соответственно, обе чеченские, две там было чеченские командировки у вас?
З. Прилепин
― Да. 96-й год весна как раз, очередная попытка захвата Грозного боевиками. И потом начало второй чеченской войны 99-й год, лето-осень.
С. Корзун
― Больше в военизированные структуры не возвращались уже в качестве действующего лица?
З. Прилепин
― С тех пор нет.
С. Корзун
― Только наблюдателя.
З. Прилепин
― Пособника сепаратистов.
(смех)
С. Корзун
― Что в Чечне произошло, и чем это отличается вот Востока Украины?
З. Прилепин
― В Чечне что произошло? Когда? В 96-м году что происходило?
С. Корзун
― А там все по-разному, или нет? Ну, я имею в виду Россию, действия по отношению к Чечне.
З. Прилепин
― Да, ничем это не отличается. Если кто-то меня хочет упрекнуть в двойных стандартах, то, конечно, они есть. Борьбу чеченского народа за свободу, национальную свободу 90-х годов я не поддерживал, являлся другой стороной этого конфликта. А борьбу части русского населения, части украинского за свою независимость я поддерживаю. У меня совершенно очевидный двойной стандарт. Да, а у моих оппонентов, у них свои двойные стандарты. Они поддерживают право на целостность Украины и борьбу чеченского народа за свою свободу. Вот и все – у нас по два стандарта на каждого.
С. Корзун
― Ну, и ничего так, нормально?
З. Прилепин
― У меня все в порядке. У меня совершенно нормальная идентичность. Я думаю, что эта идентичность, она, если бы мы сейчас сидели за столом, Михаил Юрьевич Лермонтов, который тоже там в Чечне занимался сложными вещами, и Толстой, который зачистки проводил, я думаю, что у них тоже было бы все в порядке, они нисколько бы не волновались, что у них двойные стандарты.
С. Корзун
― Значит, Россия должна быть большой, собрать всех своих…
З. Прилепин
― Своих собрать, а чужих не трогать.
С. Корзун
― И не упустить тех, кого пригребла до кучи во времена. Не только Чечня ведь есть, много чего есть.
З. Прилепин
― Ну, почему…
С. Корзун
― И нефть наша лежит там в бурятских разных районах, с одной стороны…
З. Прилепин
― Польшу, Финляндию, Прибалтику, там, да, великую Азию никто не рассматривает.
С. Корзун
― Нет, серьезно, да, шутки шутками…
З. Прилепин
― Это слишком большое наследство и большая ответственность. С этим не обязательно справляться и незачем справляться. Так или иначе, да, Таможенный союз, какое-то единое экономическое поле, еще какие-то вещи. Но люди должны иметь свой суверенитет, если они хотят его иметь, значит, они будут его иметь, и Россия не имеет никакого права на это претендовать. Но если какие-то есть, если там вводят войска зарубежные, если там происходит какой-то сугубо антирусский переворот где-нибудь в соседней стране. Вот в Мексике произошел бы антиамериканский переворот, а часть Мексики захотела бы отделиться и присоединиться к Америке. Американцы бы сказали: знаете, санкции ООН, мы не будем этим заниматься – ну, ладно, в Мексике, там, русские, ну, ничего страшного. Это же смешно. Мир не живет в таких….
С. Корзун
― … процесс тут другой идет. У нас же Кадыров собирается отделить, там, Техас или часть Америки, помогать отделить, да. Ну, возьмем в кавычки…
З. Прилепин
― Кадыров молодец, пусть развлекается, как может. Что-то должно быть в мире такое всегда удивляющее, в России в смысле, удивляющее мир. Мир любит смотреть на Россию, пугаться, изображать ее в голливудских фильмах. Мы должны быть настолько плохие, насколько они нас изображают. Что людей разочаровывать?
С. Корзун
― Но, а теперь на позиции либерала-радикала встану: что лучше, Россия – это сбор территорий, православие, самодержавие, народность, либо включиться в гонку мировую технологическую? Где проходит вот это будущее страны?
З.Прилепин: Мир любит смотреть на Россию, пугаться, изображать ее в голливудских фильмах. Что людей разочаровывать?
Q8
З. Прилепин
― У вас все время есть такое желание противопоставить одно другому. Православие не исключает…
С. Корзун
― А не получается. Не знаю, у стран, сильно продвинутых в технологическом отношении…
З. Прилепин
― Значит надо учиться. Слушайте, и с религиозным, да, с религиозным сильным полем. Это ведь мои радикальные либеральные оппоненты говорили еще 20 лет назад, что Россия в советские времена забыла бога, от этого все наши проблемы, потому, что мы народ-нехристь, разрушили храмы… А теперь они с других позиций уже говорят: если у вас такое сильное развитие религии, значит, у вас не будет никаких высоких технологий.
С. Корзун
― Но есть либералы и либералы. Есть верующие и сильно верующие либералы, да.
З. Прилепин
― Есть разные либералы.
С. Корзун
― Точно так же, как и государственники.
З. Прилепин
― Да. А государственников-атеистов, по-моему, тоже хватает, и даже не атеистов, а безбожников воинствующих и фарисеев. Нет, я думаю, что какие-то вещи, они так или иначе должны грамотно сочетаться, и в моем понимании создание либерала нового типа, либерала не принципа, там, «пора валить», не либерала принципа «я всегда за Майдан», не либерала принципа там еще какого-то, а либерала принципа «великая Россия», либерала, там, пусть верующего, либерала, который понимает, что технологии не противоречат легкому квасному духу, или, там, уважению к своим историческим традициям, что это нормально все может уживаться. Тот либерал, который начнет все это лепить вместе со мной, он, конечно, будет мой лучший камрад, я его обниму, как брата к сердцу прижму. А если мы начинаем вот пилить, что, вот, давайте идите прочь с вашим патриархом, Жуковым и вашими имперскими традициями, тогда мы уже начинаем как-то… у нас начинает тремор, уже совместный начинается.
С. Корзун
― А с технологиями-то как? Все-таки часть вопроса была и об этом. То, что технологическое развитие, конечно, сумасшедшая научно-техническая революция происходит. Не отстанет Россия-то?
З. Прилепин
― Ну…
С. Корзун
― Или фиг с ним? Отстанет – и не надо?
З. Прилепин
― Ну, у нас были куда более страшные процессы после гражданской войны, 17, 18, 19, все 30-е годы, это же полный кошмар. Но какие-то вещи мы исхитрились набрать, своровать, придумать, разработать, даже в той ситуации, которая, по сравнению с нынешней, была в пятьдесят, в сто раз хуже. И говорить о том, что сейчас мы потеряли все шансы, и мы выброшены просто из мира – да, найдем мы, с кем и о чем договориться, найдем, есть у нас партнеры в Индии, есть в Китае, есть еще другие люди.
Если у нас самая закрытая в мире страна под названием Северная Корея запускает спутники в космос, значит, что-то возможно делать в более – но Россия даже Северной Кореей не станет – в более сложной ситуации. Поэтому сказать, что 90-е годы, годы открытости и необычайной вовлеченности в европейскую жизнь были временем развития необычайных технологий – это будет лукавством, да? Технологии умерли все, какие только возможно, даже те, которые у нас имелись в те годы. Поэтому не надо, опять же, вот одно не (неразб.) другому. Вот у нас есть конфликт, поэтому все плохо. Не было бы конфликта – было бы все хорошо. Конфликт, он хорош тем, что он заставляет мобилизоваться, и мобилизация, если она случится, значит, это было не зря. Если не случится – значит, мы идиоты просто.
С. Корзун
― По мобилизации – ну, давайте, да, тогда в первую половину прошлого века немножко про Сталина. Письмо Сталину написали бы еще раз сейчас? Сколько там прошло? Год?
З. Прилепин
― Да незачем. Ну, какой год? Лет, наверное… 4 года уже прошло.
С. Корзун
― Да, уже так давно? Помнится, как вчера это было.
(смех)
С. Корзун
― Громкая история. Хорошо тогда прогудели. Кто вас достал так?
З. Прилепин
― Все тексты пишутся для… вообще ничего не достал, я вообще в отпуске находился, летом лежал на диване. Видимо, какую-то книжку читал. Я же читаю книжки не только свои или своих товарищей. Я оппонентов читаю. Что-то какая-то очередная книжка какого-то моего оппонента, она меня несколько разозлила, я это написал как просто стихотворение в прозе такое злое.
Я причем даже не собирался его публиковать, но мне потом позвонили, говорят: дай текст, срочно нужно. Я говорю: ну, на. Я сейчас бы… я сейчас другие пишу тексты. Этот бы в этом виде не стал бы писать так. Там какие-то вещи были не совсем точно, и даже можно сказать, неразумно сформулированы. Я их переформулировал, я его перепубликую, я его не стесняюсь, он у меня вышел, там, в недавней книжке моей. Но сегодня я уже другой, у меня другой состав физиологический. Зачем мне повторять то же, что уже сказано.
С. Корзун
― А я к разговору, который мы вот до этого вели о технологической отсталости, рывке вперед и прочее, там есть эта мысль у вас, что без Сталина, без крепкого вот этого кулака, не смогли бы сделать. Допускаете, что возможен был другой путь? Через тот же НЭП?
З. Прилепин
― … в сослагательном наклонении…
С. Корзун
― Бухарин и Рыков, кто угодно… Нет, но история других стран, той же Финляндии, пускай маленькая, но которая рядом развивалась в то же самое время.
З. Прилепин
― Маленькая Финляндия – вовсе не пример для нас. И Финляндия не вышла в космос, ледоколы и атомоходы ее не штурмовали мировые пространства, не контролировала все океаны земного шара. Это все то, что – Советский Союз был страной, которой до всего было в мире дело. И он так или иначе мог участвовать в событиях на любом континенте мгновенно. И недооценивать технологические его возможности эти совершенно невозможно, и Финляндия тут не может являться примером никак. Тем более, там еще были сотни и десятки других стран, это которые не имели таких возможностей. Более того, Финляндия или та же самая Япония, они, безусловно, какие-то вещи – скандинавские страны в первую очередь, которые вообще левые, так или иначе, они восприняли именно из советского опыта, советского наследства, и правильно. На своих маленьких территориях все это апробировали.
С. Корзун
― Ну, так, а по уровню жизни? Или это последняя забота? Главное – жила бы страна родная, и нету других забот?
З. Прилепин
― Еще раз, ну, я сейчас точную цифру не помню, но там из двухсот мировых стран уж точно Советский Союз не был на 195-м месте. Да, и даже на 55-м не был. Он был там в первых 25 стран, по разнообразным позициям, был, и считать, что у нас люди умирали в десять раз больше или что дети были голодные – нет, этого не было. А то, что мы никогда не будем жить как в Швейцарии, так это мы не будем жить никогда как в Швейцарии. Даже если у нас будет НЭП круглыми сутками.
С. Корзун
― Почему? Не хочется что ли так?
З. Прилепин
― Я не знаю, хочется или не хочется, но просто…
С. Корзун
― … не позволит русский менталитет?
З. Прилепин
― Но просто большая страна, холодная страна, все у нас тут… другая история этой страны. Мы никогда так не жили, и я не думаю, что у нас есть какие-то возможности. И даже не думаю, что это нужно просто, вы понимаете? Я не думаю, что это нужно.
Может быть, да, нужны эти вот там для инвалидов, чтобы им было удобнее жить. Может быть, нужны более хорошие больницы. Будем этого добиваться, да. Но вот в том же вот виде, как там все это обстоит – да я бы никогда в жизни не хотел бы так жить. Понимаете? Я, слава богу, все-таки был в этих европах, и всем того же самого желаю, и это очень красивые милые страны, но это такая тоска зеленая. Я не знаю просто, что там делать просто в этих странах. Ну, что, ходить любоваться с утра до вечера? Там ничего не происходит, это страны, залипшие в каком-то межеумочном состоянии. Мне нелюбопытно там.
С. Корзун
― Тут можно куда-нибудь поехать морду кому-нибудь набить.
З. Прилепин
― Почему морду? Можно написать «Войну и мир», можно написать «Время, вперед!». Музыку можно сочинять.
С. Корзун
― Ну, Горький, он в Италии писал, там тоже красота вокруг была, да.
З. Прилепин
― Русских писателей влечет периодически туда от наших скачек, да. Ну, тем не менее, пишут они из этого опыта, а едут писать туда.
С. Корзун
― Цитата: «Здравствуй родина! Мы — твое стадо. Мы и быдло тебе и паства». Стихами еще балуетесь? Это баловство было или нет, или это отдельная вещь?
З. Прилепин
― Понимаете, когда пишешь стихи в юности, ты еще не понимаешь, что там ведь не в области формы лежит умение, а в области незримого волшебства. И я потом понял, что каких-то вещей я могу в прозе достичь, которые я сам не понимаю, как они сделаны. В стихах уже – не то что уже – наверное не смогу. Ну, так или иначе, если говорить прямо и безапелляционно, я претендую, когда я пишу прозу, что я пишу лучшую или одну из лучших книг, там, в данное время.
Когда я пишу стихи, я знаю, что есть еще 10-15-20 человек, которые делают это не хуже, чем я, и получше, чем я. Поэтому я не хочу просто участвовать на вторых ролях во всех этих делах. Но когда я делаю музыку, когда я делаю песни – конечно, это уже не стихи, какие-то слова набираются, я что-то там написать срифмовать могу и делаю это с удовольствием, потому что далеко не все то, что ты можешь написать в прозе, не все те энергии, не все те рецепторы, не вся та энергия необходимая работает, когда ты держишь текст. Мне хочется иногда какого-то шаманства, каких-то звуков, каких-то барабанов, каких-то повторов, вот для этого есть музыка.
С. Корзун
― Вот это вполне песенный как бы текст, ассоциации возникают: «пусть кричат, уродина, но она мне нравится», и прочее. Или такими лозунгами не общаетесь?
З. Прилепин
― Я помню, это старая песня Шевчука, да. Ничего, пусть будет.
С. Корзун
― Было такое. Музыку тоже пишете или только тексты? Вообще, как переходите в ипостась-то новую?
З. Прилепин
― Ну, я, во-первых, не перехожу в новую ипостась, конечно…
С. Корзун
― Но группа была у вас?
З. Прилепин
― Да, конечно, когда-то. Когда еще у меня были – не поверите – длинные волосы, и я занимался музыкой. И более того, вообще все наши становление и наше понимание миросознания, оно происходило через музыку, там и Гребенщиков, и Beatles, и Rolling Stones, и Цой, и Кинчев, и группа Cure, и Iggy Pop – все это было частью нашей физиологии, все это было просто для нас миропониманием, да?
И потом, когда уже я вырос, когда я написал какое-то количество текстов, отработал в ОМОНе, чем только ни занимался. Написал письмо товарищу Сталину – я вдруг понял, что всего того, что я умею уже сейчас, мне вот не хватает для того, чтобы поговорить еще с каким-то слушателем, с которым я еще не поговорил. Допустим, есть огромное количество молодых людей, которые плохо читают тексты, но они очень быстро воспринимают визуальный ряд: клипы, песни, то, что короче трех минут, то нормально. Их вот можно поймать либо через пост в Фейсбуке, либо через песню, либо…
В конце концов, мое поколение 40-летних людей, там, да, которые тоже когда-то через музыку выросли, а потом, как это сказать, оциничились, немножко обросли такой вот кожей толстой до такой степени, что это больше их не раскачивает. Мне хочется какие-то слова найти для них, чтобы они вспомнили, что когда-то они были бодры, злы и веселы в какой-то степени, в которой им можно и сегодня быть.
Поэтому для вот этих людей и для самого себя, конечно, в первую очередь, хочется, что-то петь иногда. Я пишу, да, в том числе и музыку, хотя у меня есть товарищи-музыканты, более в этом смысле одаренные. Ну, ряд песен в альбоме «Охотник», который мы выпускаем в следующем месяце, там три или четыре песни написаны на мою музыку.
С. Корзун
― На концертных площадках собираетесь появляться?
З. Прилепин
― Да, мы будем сейчас потихоньку все это раскачивать, будем выступать. Да, да, конечно. Сначала в клубах небольших, а потом перейдем на большие площади, Красную и прочие.
С. Корзун
― Что у нас с музыкантами происходит? Да все вокруг Украины, одних запрещают, других не разрешают, все вокруг Немцова. Концерт тут в Москве, площадку не смогли найти. У вас нет проблем с площадками?
З. Прилепин
― Нет, у меня проблем с площадками нет, но у меня были… в свое время у нас были проблемы, в том числе даже когда мы… я помню, однажды мы даже с Борисом Ефимовичем проводили совместный митинг, вдвоем буквально, в Нижнем Новгороде, он так тряхнул стариной, туда приехал. Я не помню, был он санкционированный или нет, но само присутствие Немцова как-то не позволило тогда нас всех разогнать.
С. Корзун
― Так что с музыкантами-то? С одной стороны, Океан Ельзи, с другой стороны, действительно запрещают, на концертных площадках не дают выступать.
З. Прилепин
― А кому? Я не знаю, ну, кому-то здесь запрещают, кому-то там запрещают.
С. Корзун
― Да. Это нормально?..
З. Прилепин
― Не очень здоровая ситуация. Само наличие у музыкантов разных точек зрения, когда с одной стороны есть, там, Александр Скляр, Константин Кинчев и Гарик Сукачев, там, и Дмитрий Ревякин, а с другой стороны есть Андрей Макаревич и Диана Арбенина – это нормально, потому что это живое конфликтное поле, это та или иная точка зрения. Это такой определенный культурологический раздор. Это как раз принцип движения.
А то, что запрещают концерты – это глупо. И уж тем более такая страна, как Россия, которая должна как раз демонстрировать свою необычайную широту, цветущую сложность. Пусть приезжает Океан Ельзи, я сам приду на их концерт. Это хорошая группа. Пусть приезжает Ляпис, пусть поют свои песни.
А вот хотят ли они нас там слышать и слушать, это уже пускай они сами решают. Но я просто человек, у которого фильм «Восьмерка» был первый запрещенный фильм на Украине, или, там, один из первых двух, которые снял Алексей Учитель по моей прозе. Это, собственно, в моем случае они первые начали. Я всю жизнь выступал только вот за максимальное привлечение украинской культуры в Россию, но там они начали этот процесс. Это на их совести.
С. Корзун
― Короткий вопрос: атмосферу ненависти песней можно вылечить? Вообще возможно?
З. Прилепин
― Можно вылечить, можно создать. Но, понимаете, песня – это не финальный ролик программы «Спокойной ночи, малыши». Лучшие песни, или одни из лучших песен мировых 20-го века, они далеко не побуждали нас исключительно к тому, чтобы пойти обняться и поцеловаться. Был Боб Марли, есть Ману Чао, они были левые, они были правые, они были маршевые, они были военные. Они поднимают человеческий дух, и я думаю, что возвращение вот этого ощущения мужеского или женского, или какого-то четко очерченного, явно сформулированного, очень выпуклого, оно в том числе и для новой музыки, той, которой я занимаюсь, оно должно быть характерно, потому что слишком много всего унифицированного и псевдодоброго, такого квази-слюнявого, такого. Я этого не хочу уже больше.
С. Корзун
― Захар Прилепин в программе «Без дураков» на радио «Эхо Москвы». Будем прощаться. Потихонечку. Представляйте песню, которую мы сейчас услышим, потому что Захар Прилепин поет. Музыка тоже ваша?
З. Прилепин
― Музыка нашей группы. Песня называется «Ваше поражение». Там звучат, кстати, голоса Константина Кинчева, Александра Скляра, которые подпели здесь в этой песне. Музыка нашей группы, слова мои. Вокальные данные в начале песни тоже мои. То есть, короче, это такая сборная веселая махновская песня «Ваше поражение».
Слушать интервью