Ирина Бембель, искусствовед, редактор журнала «Капитель»:
Считаете ли вы правомерным деление архитектурных и художественных процессов последнего столетия на два больших условных русла: традиционализм и модернизм? (Модернизм понимается в данном случае не в конкретном хронологически-стилевом смысле, а как антитеза архитектуре канонически-традиционной, базирующейся на триаде Витрувия, при этом не обязательно ордерной. В понятие «модернизм» попадают, таким образом, конструктивизм, авангард, футуризм, рационализм, функционализм, интернациональный стиль, деконструктивизм и т.п.)
Если посмотреть на архитектурные процессы последних ста лет, то можно выделить периоды идеологического господства как модернизма, так и традиции. Модернизм обострялся с 1920-го по 1930-й годы, с 1960-го по1970-й годы. Традиция усиливалась с 1910-й по 1920-й годы, с 1930-го по 1940-й годы, с 1980-го по 1990-й годы. Период последних 20 лет ознаменован противостоянием сверх-стилей в рамках современного историзма. Один супер-стиль – это вариации модернистской традиции – минимализм и деконструктивизм (неоэкспрессионизм). Другой супер-стиль – это вариации классической традиции – архитектурных направлений существовавших до ХХ века. Разумеется, между полярными направлениями архитектуры ХХ века существовали переходные направления, такие как модернизированный традиционализм Фомина, Щуко, Плечника, позднего Латченса, Беренса, Франка, Арбуса, Дэлано, Олдриджа и т.п. Поэтому упомянутое в вашем вопросе деление объективно существовало и существует.
Антон Гликин
(Нью-Йорк), архитектор, кандидат философии, президент ассоциации «Классический Город»
Для меня противостояния «классической» и «модернистской» традиции просто не существует. Есть противостояние архитектуры нестилизационной и стилизационной. То есть противостояние архитектуры, оперирующей естественным своим материалом – формой, пространством, конструкциям, и той, которая играет уже придуманными чужими стилевыми признаками и приемами. Конфликт между так называемыми «модернистами» и так называемыми «классиками», бурно развивающийся сейчас в российской архитектуре, на мой взгляд, укладывается в рамки конфликта традиционного противостояния сторонников и противников эклектики. Какая разница, что стилизовать: Гроппиуса или Жолтовского, если метод работы – стилизация. Это не значит, что декор – зло, просто он не должен притворяться чем-то другим.
Человеку, стилизующему ордер, не стоит питать иллюзии, что он работает в «классике». Он просто стилизатор, то есть эклектик. И критика может быть стилизационной, если, например, обсуждение новых зданий сводится только к разговору о фасадах и не касается других, действительно важных для понимания архитектуры вопросов.
Альтернативы современной архитектуре сегодня нет. Теоретически есть два пути «борьбы» с ней:
а) воспроизведение муляжей исторических зданий во всей их полноте. Практический смысл такого строительства нулевой. С современными цивилизованными представлениями о способах жизни – бытовой или общественной, такие сооружения несовместимы. Использовать их можно только с большими потерями для функций и качества существования;
б) декорирование фасадов современных, то есть более или менее функциональных зданий под исторические стили. Это эклектика, стилизации. В лучшем случае – игра. Кому-то она может нравиться, но воспринимать это как серьезное архитектурное творчество, на мой взгляд, не приходится.
Кроме того, я не склонен с чрезмерным пиететом относится к такой терминологии, как «конструктивизм, авангард, футуризм, рационализм, функционализм, интернациональный стиль, деконструктивизм и т.д.». Это все ничего не объясняющие наклейки (самоназвания), иногда удобные, если надо упомянуть конкретное явление, но чаще запутывающие. Создающие иллюзию понятности. Лучше, говоря об эпохах в истории архитектуры, называть просто отрезок времени, скажем, архитектура 20-30-х годов, или послевоенная. Подвязывание к эпохам условные названия стилей, чаще всего означает упрощение и обессмысливание реальных художественных явлений.
Дмитрий Хмельницкий
(Берлин), историк архитектуры, доктор-инженер (кандидат наук)
Да, я считаю такое деление справедливым. В первое русло попадает монументализм и всяческие нео – неоклассицизм; возвращающийся неоднократно, неоготика, неоэкспрессионизм и так далее. Триада Витрувия, однако, универсальна и созерцает свысока на мелкие нюансы в деятельности архитектора, именуемые стилями.
Святослав Гайкович
архитектор, руководитель фирмы «Студия-17»
Считаю, но с оговорками. Дело не в триаде Витрувия – ей следует и модернизм, – а в ордерной системе, определяющей гуманистическое содержание классики. Поэтому, с моей точки зрения, есть смысл в противопоставлении модернизма не традиционализму вообще (в это широкое понятие можно включить любую архитектуру прошлого до начала ХХ века), а именно европейской классике, базирующейся на ордерной системе.
Владимир Лисовский
историк архитектуры, доктор искусствоведения
А как же не считать. Нельзя же отнести Малевича к академической традиции, хотя при очень большой условности и это возможно. Наши различения не претендуют ни на истину, ни на добро или красоту. Они суть инструменты разделения материала для удобства обозрения и анализа. Поэтому нет смысла все сваливать в одну кучу и нужно как-то разделять.
Особенно, если для этого есть такие исторические основания как собственное противопоставление авангарда традиции – зачем от этого отказываться. С другой стороны, в авангарде было тяготение к архаике, которая в традицию тоже не входила. То, что мы сегодня называем модернизмом, все-таки имеет очень ясный исторический адрес, а более глубокого понимания ни авангарда, ни модернизма мы пока что не достигли. Нам кажется, что модернизм есть не просто качание маятника от старого к новому, а еще и вторжение в культуру техники в масштабах ранее не виданных, так что техника вытеснила из культуры и религию, и мифологию, хотя возможно, что именно техника и есть своего рода миф.
Диалектика же была все-таки продуктом языковой, а не технической рефлексии, и поскольку эта языковая традиция остается живой, то живет и диалектика в ее гегелевской и марксистской редакции.
Александр Раппапорт
(Москва), архитектор, научн. сотрудник НИИТИАГ РААСН
Сам вопрос, несомненно, продиктован сегодняшней ситуацией архитектурного процесса в России и, хотя и носит в значительной степени местный характер, но отражает общую тенденцию.
На мой взгляд, такого деления сегодня не существует, есть отнесение архитектурной критикой объекта к тому или иному процессу, стилю или архитектурному направлению, и при этом существует масса объектов, не принадлежащих в полной мере ни к одному из известных направлений, поэтому разговор о правомерности, на мой взгляд, не cовсем корректен. Традиционная или скорее классицистическая архитектура всегда находила и находит своих приверженцев в силу объективных исторических достижений многих поколений архитекторов. При этом нужно отметить существенное доминирование модернизма (если охватывать этим термином все от модерна и конструктивизма до интернационального стиля и всех разновидностей неомодернизма) в последние 20-25 лет.
Сергей Орешкин
архитектор, руководитель фирмы «А’Лен»
Борьба нового (то с положительным, то с отрицательным знаком) и традиционного, устоявшегося существует от Сотворения Мира, а в последние сто лет просто превратилась в лавинообразный процесс. Лавина не может сходить всегда…
Михаил Кондиайн
архитектор, фирма «Земцов, Кондиайн и партнеры»
Конечно, все мы понимаем, о чем идет речь, когда говорится о модернизме в противопоставлении архитектуре XIX века, более раннего времени или некоторым направлениям в зодчестве XX столетия. Но, строго говоря, не следует судить о модернизме (примем для простоты такое наименование) как о принципиально иной архитектуре, переворачивающей ее так, например, как перевернул кино звук. Ссылка на «традиционность» здесь тоже не годится. Традиции локальных школ и направлений базируются на конкретных формах и приемах. Мы же говорим о самых общих принципах, которые существуют вне таких категорий как «традиционность», «каноничность». Сколько бы ни заявляли некоторые радикальные архитекторы о перевороте, который несут их проекты, это не более чем рекламные декларации. Архитектура все же остается и останется тем же, чем она была при фараонах.
Можно говорить о кризисе архитектуры (и искусства в целом), о ее вырождении в разновидность дизайна, о многом другом. Но все эти неприятные вещи не носят абсолютный характер, они существуют лишь в сравнении с вершинами, в существовании которых едва ли сомневается даже самый крайний ниспровергатель. Даже утверждение, что из архитектуры изгнана красота, верно лишь до некоторой степени. Если красота живет внутри архитектора, она находит выход, даже вопреки заблуждениям, которые он в себе культивирует или вопреки давлению обстоятельств.
Андрей Ухналев
кандидат искусствоведения
Да, считаю. Модернизм в архитектуре ХХ столетия чрезвычайно ярко проявил себя. Не рассматривать его с точки зрения хронологии невозможно. При этом не вижу никакого противопоставления триаде Витрувия – «польза, прочность, красота». В любом стиле можно сделать или хорошо, или плохо.
Анатолий Столярчук
архитектор, руководитель «Архитектурной мастерской Столярчука»
Нет, не считаю, как не считаю, что все явления можно делить на черное и белое. Тем более, что модернизм со временем имеет свойство перетекать в традиционализм. Разве «модерн» начала XX века – уже не традиционализм?
Сергей Шмаков
архитектор, руководитель мастерской №3 ОАО ЛенНИИпроект
Я не согласен с таким делением. Реальная жизнь архитектуры одновременно и сложнее, и проще, чем те искусственные схемы, в которые ее стараются загнать иные теоретики. Что касается сегодняшнего дня, то я не вижу никакой антитезы модернизма и традиционализма, вижу лишь не очень успешные попытки стилизации под авангард, под конструктивизм, под классику. То, что сегодня в России пытаются раскручивать как «неоклассику», на самом деле — новорусский стиль, проекция вкусовых предпочтений его заказчиков. Даже сталинскую неоклассику, базировавшуюся на дореволюционной школе и серьезном изучении наследия, называли псевдо-неоклассикой периода культа личности. То, что делается в этом направлении сегодня – это псевдо-неоклассика уже по отношению к той псевдо-неоклассике. Иными словами, это варваризированный сталинизм с элементами курортного средиземноморского китча, не имеющий к первоисточнику (архаике, дорике и даже к Палладио) уже никакого отношения.
Мне представляется более объективным деление на так называемую глобальную архитектуру (иногда ее называют архитектурой аттракциона, рекламной архитектурой) – и региональные школы. Первое направление культивирует острые и неоднозначные авторские решения (будь то Заха Хадид с ее скульптурными экспрессиями или Норман Фостер с его экологией и хай-теком, или Рем Колхас с его социальным направлением), оно диктует интернациональную архитектурную моду.
Второе направление связано с региональными школами и пытается опереться на национальные и даже локальные традиции. Здесь можно назвать в качестве примеров венгерскую, индийскую, испанскую, колумбийскую, аргентинскую школы… В США тоже говорят о местных школах. «Регионалы», как правило, создают экологичную, энергосберегающую, «устойчивую» архитектуру. Среди приверженцев этого направления есть известные на весь мир архитекторы (например, Алваро Сиза, Марио Ботта, Рафаэль Монео), которые, тем не менее, тяготеют к своему региону, зачастую отказываются строить в других местах или бывают там не столь успешны. Такая оппозиция мне более понятна, хотя и она отражает происходящие процессы достаточно условно.
Никита Явейн
архитектор, руководитель мастерской «Студия 44»
Cчитаю такое деление правомерным, однако мне также кажется, что действительно актуальная проблематика современной архитектуры лежит уже за пределами данной антитезы. Традиционализм и модернизм – явления одного порядка.. Одно произошло из другого. Между ними нет неразрешимых противоречий., они – две стороны одной медали. Их противопоставление необходимо для создания «силового поля», стимулирующего поступательное движения в архитектуре.
Для того, чтобы понять это достаточно, к примеру, посмотреть на традиционализм и модернизм с точки зрения художественно-конструктивной целостности архитектурной формы. И тут мы видим, что вся архитектура Нового времени, начиная с эпохи Возрождения и кончая современной архитектурой пользуется одним и тем же методом формообразования — «навешиванием» фасада на несущий каркас. Менялись технологии и материалы, типология и конструкции, но здания одевали и сбрасывали свои архитектурные «одежды» в зависимости от моды, эстетических или философских концепций. Поэтому при всем кажущемся различии «исторической» архитектуры Нового времени и современной архитектуры, даже несмотря на программный отказ последней от использования архитектурной детали, они принадлежат к одному и тому же явлению.
Если рассматривать историю архитектуры с точки зрения метода формообразования, становится ясно, что она (история) характеризуется чередованием периодов единства несущего каркаса с фасадом, когда художественная составляющая буквально «вырастает» из конструкции здания (готика), с периодами их «разобщенности». Ко второму типу и принадлежит вся архитектура Нового времени, включая современную архитектуру. Переход от одного метода формообразования к другому – не просто вопрос технологии. Каждый такой переход фиксирует смену цивилизационной парадигмы, т.е. является по сути вопросом мировоззренческим. Именно на этом рубеже сегодня стоит современная архитектура. Поэтому истинная проблематика современной архитектуры лежит не на формальном, и даже не на профессиональном уровне. а на уровне мировоззренческом.
Владлен Лявданский
архитектор, директор архитектурной мастерской «Лявданский и Герасимов»
Такое деление правомерно только для двадцатых годов. Качания маятника, борьбы мнений сейчас нет – все мирно сосуществует в рамках неоэклектизма, при этом традиционализм проявляется в вечной и неистребимой тяге к наглядной упорядоченности (симметрия и соответствие гравитации), что свойственно даже многим из тех новых зданий, которые внешне используют формы модернизма. Псевдоклассика коттеджей и вилл новых русских – не в счет. Они вне игры.
Светозар Заварихин
доктор архитектуры, профессор СПбГАСУ
Считаю, что деление на два больших русла: «традиционизм» и «модернизм» не имеет смысла. Триада Витрувия распространяется на все архитектурные стили, а гармоничные пропорции – золотое сечение и т.п. – должны присутствовать в любом здании, в любой архитектурно-художественной направленности.
Олег Романов
архитектор, президент Союза архитекторов СПб, директор фирмы «Архитектурная мастерская Романова»
Откровенно говоря, я считаю диалектику понятием устаревшим, уступившим место синергетике с ее поиском нового порядка в хаосе. Речь идет, скорее, о том серьезном водоразделе, когда искусство распалось на фигуративное и нефигуративное. Процесс этот завершился перед первой мировой войной и коснулся практически всех видов искусства, причем архитектура, пожалуй, стала замыкающим звеном в этой цепи. Эти две ветви существуют по сей день во всех видах искусства, включая музыку, театр и т.д. Архитектуру, опирающуюся на фундаментальные классические законы, я называю реалистической, фигуративной с таким же основанием, как живопись, основанную на жизнеподобии. По аналогии с озвученной вами модернистской линией я конкретизировал бы и классическую: античная архитектура, ренессанс, барокко, классицизм, классицистический историзм, классицизирующая ветвь ар-нуво, классицизирующая ветвь ар-деко, постмодернизм 1970-80-х годов. Оценивать сегодняшние процессы, пожалуй, преждевременно, но все же я думаю, что диалог современных петербургских мастеров с нашим городом тоже встраивается в эту цепочку.
Михаил Мамошин
руководитель «Архитектурной мастерской Мамошина»
Искусство представляется мне руслом реки, у которого есть два берега – левый и правый. Главное в реке – это, конечно, русло. Но берега его определяют и влияют на весь облик реки. Они могут быть разными, крутыми или пологими, заросшими или пустынными. Но эта разность может в итоге породить динамичное и гармоническое целое. Отрицать упомянутые вами два направления бессмысленно, потому что они реально существуют, однако я не стал бы давать им однозначные оценки. Модернизм был порожден новым сознанием. Новым идеям стало тесно в старых формах. Тогда же подоспели и новые технологии, которым тоже стало тесно в старых формах. Революционный поворот в искусстве стал во многом объективной реакцией на предшествующий идейный и формальный застой. В новых своих поисках человек все равно остается человеком с теми же законами восприятия, в той же системе спектра и т.д. Ошибки происходят тогда, когда человек хочет уподобиться своему Создателю бросает Ему вызов, а вслед за этим и своей собственной человеческой сущности; пытается создать нечто небывалое и противоестественное и гордится этим. Здесь стоит вспомнить падших ангелов и задуматься над уготованной им участью…
Иван Уралов
заслуженный художник РФ, профессор
В последней монографии о Жолтовском С.О. Хан-Магомедов пришел к выводу о двух суперстилях в нашем искусстве. Лидером первого был Жолтовский, а лидером второго – Иван Леонидов. В тот период наша архитектура была полноценной частью общемирового архитектурного процесса, а кое-в-чем даже опережала его. То, что происходило у нас в стране, было для нас самым важным, и я считаю, что это правильно. Позже, в результате насильственной ломки, пришло горькое осознание того, что мы бесконечно отстали, а вместе с ним и стереотипное убеждение, что все стоящее в архитектуре может происходить только на Западе и ни в коем случае не у нас. По этому поводу современный классик модернизма Луис Канн, приезжавший к нам с лекцией, сказал буквально следующее: «Вы, русские архитекторы, – странные люди. В начале ХХ века вы создали авангард, который удивил весь мир и открыл новые пути архитектуры, но затем отказались от него. Затем вы стали осваивать классическое наследие и тоже создали искусство, равного которому не было тогда нигде, но и это бросили. Вместо этого вы взяли наши второсортные журналы и стали их копировать. Я вас не понимаю».
Хан-Магомедов пришел к выводу, что генетика этих двух суперстилей настолько разнородна, что они «не уживаются». Мне же это утверждение кажется спорным.
Владимир Попов
почетный президент Союза архитекторов СПб, зав. кафедрой архитектуры института им. Репина
Нет, то, что термин красота исчез из современного лексикона далеко не случайно. В 1975 г. в нью-йоркском Музее современного искусства была организована выставка «The Architecture of Ecole des Beaux-Arts» (Архитектура [французской] Академии художеств). Как бы отвечая на Ваш вопрос, куратор выставки Артур Дрекслер в предисловии к ее каталогу писал: «Легко поддающиеся репродуцированию геометрические формы особенно хорошо сочетались с требованиями конвейерного производства, однако конвейерное производство совсем не обязательно должно быть ограничено производством простых геометрических форм… Морализаторское зацикливание на удобствах и конвейерном производстве привело к антиисторическому уклону, последствия которого еще до конца не осознаны, хотя уже до боли знакомы по тем местам, где современная архитектура соприкоснулась с городской средой». Вряд ли я могу что-либо добавить к словам Дрекслера.
Антон Гликин
(Нью-Йорк), архитектор, кандидат философии, президент ассоциации «Классический Город»
Для меня красота в архитектуре – это пластическая и пространственная выразительность. В моем лексиконе этот термин есть, и я, не задумываясь, использую его применительно и к храмам в Пестуме, и к Гауди, и к собору в Реймсе, и к капелле в Роншане, и к музею Гуггенхейма Райта… Но всегда к конкретным вещам! Не к стилям. Обобщение тут невозможно. Если наличествуют обязательные качества любого нормального творчества – честность и свобода (плюс способности и вкус) то на выходе и получается красота.
То есть, из современной архитектуры «понятие красоты» никоим образом не может быть исключено. Как и из любой другой. Если, конечно, не связывать «понятие красоты» конкретно с ордером. Или еще с какой-нибудь определенной стилистикой. Но это было бы неправильно.
Я, кстати, совершенно не понимаю, почему нынешние московские «классицисты» стилизуют только европейскую ордерную архитектуру. Чем она хуже древнеиндийской или древнерусской? Или древнеамериканской? Или мавританской? Шедевры же есть всюду.
Вон туркменбаши Ниязов весь Ашхабад застроил выдающимися произведениями «неомусульманской» архитектуры. По-моему, это то же самое художественное явление, что и московский неоклассицизм. Не лучше, но и не хуже. Слово «классический» ассоциируется у меня только с понятиями «устоявшийся», «очевидный», «знакомый». Например, «классический труд». Или «классики литературы». К «классицизму» (в стилистическом смымсле) оно отношения не имеет.
Из ХОРОШЕЙ современной архитектуры исключена не красота, а стилизации под исторические образцы. А «красивая стилизация» – это довольно сомнительный комплимент.
Дмитрий Хмельницкий
(Берлин), историк архитектуры, доктор-инженер (кандидат наук)
Все три составляющие знаменитой триады Витрувия подвергаются сегодня корректировке и становятся все более субъективными и относительными. Например, мой старший коллега и учитель архитектор Олег Фронтинский считал, что искусство заключается в достижении максимального эффекта минимальными средствами. Если развивать эту мысль, то архитектура может оказаться великой просто в силу тех скромных средств, которыми оперировал проектировщик. Самым сложным составляющим является красота, ведь она – понятие эмоциональное, и здесь «на вкус и цвет товарищей нет». Хотя формальные признаки красоты в архитектуре, безусловно, существуют и касаются пропорций, соотношения масс, наличие золотого сечения и т.д. Мой подход к красоте скорее можно назвать умственным, рациональным. И я считаю, что если архитектор осмысленно и последовательно применил все те законы и принципы, которые он усвоил в процессе обучения и проверил на собственном опыте – его проект будет красив.
Святослав Гайкович
архитектор, руководитель фирмы «Студия-17»
В том, что термин «красота», может быть, и исчез, ничего плохого я не вижу. Этот термин, вообще-то непрофессионален; строго говоря, он предназначен для использования в быту. В науке существуют эквивалентные ему понятия – художественный (архитектурный) образ, эстетическое содержание – более емкие и сложные.
Эстетические качества всякого произведения искусства (или чего-то, что считается таковым) укладываются в широкую шкалу, заключенную между «прекрасным» и «безобразным». Расшифровка, анализ и оценка эстетических качеств произведений искусства и есть задача искусствоведения (архитектуроведения). Но выводы зависят от позиции, занимаемой «анализатором», от его взглядов на природу и задачи искусства, наконец, просто от вкусовых предпочтений. Я не силен в религии, поэтому не берусь рассуждать о высшем начале, но допускаю, что «красота» в классическом понимании действительно с чем-то высшим связана. И по этой причине, и просто в силу длительности своего воздействия на человеческую натуру, а также ей, натуре, соответствия, критерии красоты в классическом понимании этого условного термина укоренились в относящихся к европейской цивилизации людях на генетическом уровне. Отсюда – инстинктивное (подсознательное) стремление сравнивать новое, модернистское, со старым, классическим, – и часто не в пользу нового.
Владимир Лисовский
историк архитектуры, доктор искусствоведения
С красотой вышла некрасивая история. Эстетика с ней не справилась ввиду того, что критерии ее меняются с каждым новым сезоном.
Тут тоже сказалась слабость языковой редукции. Красота не укладывается в словесные определения. Данное Бл. Августином понимание красоты как «сияния» истины производит убедительное впечатление, но редко обращают внимания на то, что тут главное в самом «сиянии» которое оказывается чем-то довербальным и при усилении ведет к ослеплению. Журнал «Вог» не советуется ни с Августином, ни с Витрувием но вполне красив. Я согласен с Вами в том, что в понятии красоты сидит какая-то бацилла подсознательной памяти. Но эта память тем и отличается, что она под сознанием. Пытаясь извлечь ее оттуда, вспоминаешь, конечно, не Витрувия, триада которого ничего не дает, кроме риторики, а магические обряды, страшные оргии и ужасы инициации.
«Красота – страшная сила» – до сих пор повторяют представительницы прекрасного\слабого пола, видимо, выуживая из своего подсознания какие-то архетипы матриархата. Достоевский же, не знаю с чего, поставил Красоту на место Спасителя. Казалось бы, что Истина и Добро тут были бы уместнее как члены подновленной, по сравнению с Витрувием, христианской триады. Что касается функционалистской редукции красоты к пользе, то об этом написана масса диалектических диссертации, в которых категории Витрувия расцвечены прагматической и марксистской риторикой. Но все же довольно бесплодной.
В архитектуре красота не всегда играет главную роль. Вот в Петербурге стоит очень красивый Зимний Дворец. Но перед ним река Нева, без которой красота дворца была бы уже не та. Но можно ли сказать, что и река Нева красива? Вы задаете вопрос, на который пока ни наука, ни философия не дали ответа.
Александр Раппапорт
(Москва), архитектор, научн. сотрудник НИИТИАГ РААСН
Конечно, для идеалиста и вообще большого круга зрителей тождество понятий «красивое» и «классическое» характерно и неудивительно в силу «раскрученности» и огромного информационного поля классической архитектуры. Однако, на мой взгляд, профессиональному сообществу более привычны термины – пропорциональность, качество архитектурной среды, новаторство, при этом само слово «красота» упоминается редко и воспринимается как нечто обязательное, то, чего должен добиваться архитектор в качестве результата. Относительно меня лично этот термин никогда не исчезал, всегда являлся упрощенным внеаналитическим критерием качества объекта архитектуры, также и очень большое количество непрофессионалов интуитивно отличает пропорциональное от непропорционального, красивое от некрасивого, талантливое от неталантливого. Красота в архитектуре для меня – это сложение факторов из разных аспектов архитектурного процесса в эстетически завершенную форму, подтвержденную оценками и специалистов, и дилетантов.
Сергей Орешкин
архитектор, руководитель фирмы «А’Лен»
Для меня более важными являются средовые и пространственные качества архитектуры, нежели декоративные. Пространственные переживания намного сильнее, чем переживания, скажем, аритектурных деталей, качества фактуры и являются важнейшим орудием архитектора, формирующего либо гуманную, либо вредную для человека среду. В этом смысле мне особенно близка японская архитектура, например, Хироши Хара. Этот архитектор не делает безобразного – это уже здорово. Его решения очень современны и при этом вполне гармоничны для своего контекста; в то же время они выражают определенную философию и отвечают социальному запросу. В них есть своя лаконичная красота, как в прочем во многих лучших достижениях современной архитектуры.
Михаил Кондиайн
архитектор, фирма «Земцов, Кондиайн и партнеры»
Некоторые действительно считают, что «красота» – дискредитировавшее себя понятие, и посредством его нельзя давать эстетическую оценку. Мне кажется, так могут говорить те, кто лишен эстетического чувства, вкуса. Что говорить, таких людей немало, и они сейчас диктуют свою волю, в том числе и в искусстве.
Определить красоту я не осмелюсь. Думаю, это невозможно. Знание красоты – интуитивное. Это, как различение света и тьмы. Ну пусть красота будет одной из эманаций Истины или, переход.
О красоте в архитектуре… Пространственная, ритмическая организация, распределение масс, пропорции… Но это все не определяет красоту, а вытекает из нее! Вовсе не закреплена в канонах красота. Она проявляет себя как раз там, где из них выходят. Красота рождается в творчестве, а творчеству чужды каноны. Оно как раз – разрушение рутины, открытие. Только не того, что есть, но было скрыто, а того, чего вовсе не было.
Болезнью непризнания красоты поражено не только искусство, но и наука о нем. Чем глубже погружено искусствоведение в свой предмет, тем последовательнее избегает оно оценок с эстетических позиций. В самом деле, научное знание предполагает объективизацию суждений, а здесь – полный произвол. Считается, что «красиво – некрасиво» это субъективизм. Но на самом деле искусствоведение без видения красоты это как если в суде с математической точностью доказать виновность, а от вынесения приговора отказаться. И вот мы видим среди искусствоведов множество людей, которые много знают об искусстве, но самого главного в нем не видят.
Андрей Ухналев
кандидат искусствоведения
Да никуда термин «красота» не делся. Повторюсь, для меня красивы здания классической архитектуры в их лучшем исполнении, но красивы и многие современные архитектурные решения, выполненные настоящими мастерами. Только красота там другая.
Анатолий Столярчук
архитектор, руководитель «Архитектурной мастерской Столярчука»
Нет, для меня не тождественны. Эта парочка меняется с эпохами. Легко представляю, что для творцов модерна тождественны были «модерн» и «красивое», для конструктивиста – «конструктивизм» и «красивое» и т.д. вплоть до сегодняшнего дня.
Или вспомним пассажи Н.В.Гоголя в повести «Невский проспект», где он ополчился против обрыдшего классицизма (столь для нас «красивого»).
Сергей Шмаков
архитектор, руководитель мастерской №3 ОАО ЛенНИИпроект
Да его никогда и не было! Вы напоминаете мне нашего декана Муравьева. Вместо консультаций он любил заявлять: «И чтобы было мне красиво!» (продолжительный смех). Этот термин приемлем только для бытового сознания и к искусствоведению не имеет никакого отношения. Это вкусовщина. Я уверяю вас, что серьезные модернисты первого поколения разбирались в классической архитектуре гораздо лучше, чем неоклассики вроде Мордвинова. Меня равно приводят в восторг римский Пантеон и капелла в Роншане. Если брать Россию – могу назвать церковь Покрова на Нерли, собор Василия Блаженного и мавзолей Ленина…
Никита Явейн
архитектор, руководитель мастерской «Студия 44»
КРАСОТА в архитектуре, как и во всяком искусстве, есть искусство передачи ИДЕАЛЬНОГО. Архитектура всегда апеллировала к идеальному, вечному. Она, в своих высших проявлениях, являлась проекцией этого вечного на земле. Но весь пафос современной архитектуры зиждется на отрицании такой категории как красота. Это происходит потому, что современная архитектура есть выражение исключительно бренного, временного и даже сиюминутного. Для нее не существует Идеального, а, следовательно, и — Красоты.
Владлен Лявданский
архитектор, директор архитектурной мастерской «Лявданский и Герасимов»
Красота классики (это всего несколько произведений греческой античности и русского классицизма) – это высшее за всю историю человечества достижение рафинированного, нематериального и нефункционального формотворчества. И это счастливое, но весьма кратковременное стечение исторических обстоятельств, хотя и подготовленное генетикой саморазвития культуры. Такое больше не повторится, как детство человека и человечества. Поэтому, если красоту связывать только с классикой, это значит, вольно или невольно отрицать факт взросления человечества (и как быть с теми регионами планеты, где классики в нашем понимании вообще не было? Им, бедным, откажем в красоте?). Но даже в «еврозоне» есть красота готики, того же функционализма и пр. И везде, во всех регионах есть необозримая и непритязательная красота исторических поселений. Это то естественное, которое сродни античности и всему, которое можно обозначить как эра ремесленного «искусства» («тэхнэ»), когда никто не самоутверждался как художник, а просто хорошо делал свое дело.
А сегодня термин «красота» ушел не только из архитектуры, но и из изобразительного искусства, переместившись в сферу дизайна. Но это долгий разговор…
Светозар Заварихин
доктор архитектуры, профессор СПбГАСУ
Вспоминая того же Витрувия, можно отметить, что третья составляющая «Красота» находится в скобках. Считаю, что это не игнорирование понятия «Красота», а понимание, что в эпоху Ренессанса красота это само собой разумеющееся. Не согласен, что Красота присутствует только в Классике. Могу привести пример из сферы живописи. Все помнят, что в конце XIX в. академический-классический подход в преподавании живописи в Академии Художеств вызвал раскол в среде художников и содействовал образованию нового движения – передвижников. При этом Красота не исчезла, только поменялся формат тем и способы экспонирования. Возвращаясь к архитектуре, можно утверждать, что важен не формат – классическое или современное – а важно талантливое воплощение архитектурно-художественной идеи.
Олег Романов
архитектор, президент Союза архитекторов СПб, директор фирмы «Архитектурная мастерская Романова»
Мне кажется более уместным понятие «гармония». Оно имеет отношение и к абстрактному, и к фигуративному искусству, и комментировать это очень трудно. Каждый человек настроен, «заточен» на нее по-своему, в индивидуальном восприятии гармонии задействованы как субъективные, так и объективные компоненты, работающие, главным образом, на уровне подсознания. Так, супрематизм и рационализм в архитектуре были больше нацелены на формальную сторону, на поиск некоей «новой красоты», чем на функцию.
Михаил Мамошин
руководитель «Архитектурной мастерской Мамошина»
Если заменить слово «красота» словом «прекрасное», то я согласен. Про современную архитектуру нельзя сказать, что она прекрасна. Красива – да, может быть, но прекрасна – нет. Я не понимаю, почему, но, может быть, это опять же связано с отходом человека от своего Творца, источника прекрасного. Другое дело, что я не могу назвать прекрасными и современные церковные постройки. Вероятно, потому, что делают их те же люди, дети своего времени.
Иван Уралов
заслуженный художник РФ, профессор
Я считаю, что красота заключается в гармонии и не зависит от стиля сооружения. Я не считаю, что красота исчезла. Капеллу Роншан я смело могу назвать прекрасной. Я могу назвать прекрасными постройки Миса Ван дер Роэ – по той чистоте и изысканному минимализму, которых он достиг. Сюда же я отношу произведения Аалто, некоторые постройки Марио Ботта… Конечно, гораздо больше зданий проходных, массовых, которые нельзя назвать произведениями искусства. Но так было всегда. Изделия индивидуальные, ручные, штучные, всегда ценились очень высоко.
Владимир Попов
почетный президент Союза архитекторов СПб, зав. кафедрой архитектуры института им. Репина
Объективные законы красоты существуют. Красота применительно к архитектуре – это система геометрических закономерностей, поддающихся научному анализу и имеющих аналогии в природе. Например, если проанализировать геометрические построения, используемые Борромини в его барочных церквях, то их геометрические аналоги можно найти в кристаллах растений. Но красота – это не только чистая геометрия. В мире достаточно монстроидальных железобетонных сооружений с формальной точки зрения отвечающих принципам золотого сечения, а также другим законом классической гармонии – например архитектурная бионика. Красота – это еще и архитектурный язык, знакомые «слова» – профиля, орнаменты, которые в модернизме были заменены в лучшем случае интонациями. Поэзию, состоящую из абстрактных звуков, бывает занятно послушать, но это красота неполноценная.
Антон Гликин
(Нью-Йорк), архитектор, кандидат философии, президент ассоциации «Классический Город»
Да, в той степени, в какой способности и вкус можно считать качествами объективно определяемыми. Стилистических методов изготовления «красоты» не существует. В рамках любого формального стиля вещи могут быть плохими и хорошими, красивыми или нет. Зависит это опять же, от способностей и вкуса.
Дмитрий Хмельницкий
(Берлин), историк архитектуры, доктор-инженер (кандидат наук)
В практическом смысле, несомненно, существуют: образование и приобщение к цивилизации приближают к ним. Теоретически абсолютные критерии красоты божественны, а потому недостижимы. Для иных и узор, выложенный из кирпича на гладкой стене, умещается в критерии красоты. А другие ищут всю жизнь и считают, что красота за горизонтом. Вообще-то, лучше почитать Арчибальда Элисона и Канта…
Святослав Гайкович
архитектор, руководитель фирмы «Студия-17»
Нет абсолютных критериев красоты – они изменяются во времени и в пространстве. Однако критерии классической красоты, по моему мнению, наиболее близки к абсолютным.
Владимир Лисовский
историк архитектуры, доктор искусствоведения
Не знаю. Но не очень понятно Ваше обращение к «абсолюту». Где Вы встречаетесь с абсолютом? В детстве для меня абсолютным критерием и одновременно проявлением красоты был именно сам салют, точнее фейерверк над Невой – когда стреляли ракетами с Заячьего острова в питерское многострадальное Небо. Повзрослев, я и в фейерверках разочаровался.
Александр Раппапорт
(Москва), архитектор, научн. сотрудник НИИТИАГ РААСН
На мой взгляд, нет, но в воздухе, наверное, уже не одну тысячу лет витает надежда на вычисление законов красоты из-за того, что человечеству совершенно нематематически удалось создать значительное количество архитектурных шедевров исключительно в творческом процессе.
Сергей Орешкин
архитектор, руководитель фирмы «А’Лен»
Полагаю, что да – в виде некоего генетического кода или законов восприятия. Но представления о красоте постоянно меняются в соответствии с религиозными, социально-бытовыми и прочими запросами различных сообществ. В ответ на эти запросы с течением времени каждое из сообществ вырабатывает свой канон, который эффективно «работает» некоторое время, чтобы затем уступить место новому.
Михаил Кондиайн
архитектор, фирма «Земцов, Кондиайн и партнеры»
На основании сказанного выше, ясно, что я не сторонник разлагать красоту на атомы. То есть, профессионалам надо, конечно, проникать в особенности рисунка, колорита, композиции и т. д. Надо об этом думать и говорить, чтобы свой вкус развивать и заострять, держать себя в тонусе, и других учить видеть, глаза им раскрывать. Но перспектива здесь все же обратная: не умелость и знания производят красоту, а внутреннее видение красоты художником производит и линии, и пропорции. Никто не строит всерьез «золотые сечения» при помощи линейки, а ищут «на глазок».
Андрей Ухналев
кандидат искусствоведения
Не знаю.
Анатолий Столярчук
архитектор, руководитель «Архитектурной мастерской Столярчука»
Нет, не существуют, эта величина не абсолютная, и относительная «красота» – это коллективное умопомрачение, разное для разных эпох. Так же как (к счастью) не существует единственной и незыблемой «правды» в архитектуре. Разное архитектурное время исповедует свою «правду» (или «правды»).
Сергей Шмаков
архитектор, руководитель мастерской №3 ОАО ЛенНИИпроект
Простите, но такая постановка вопроса – это жуткий провинциализм.
Никита Явейн
архитектор, руководитель мастерской «Студия 44»
Да, существуют. Это вопрос признания иерархии ценностей. Если мы признаем существования в мире высшего начала (как бы мы ЭТО не называли), то вопрос о существовании абсолютной красоты решается автоматически.
Владлен Лявданский
архитектор, директор архитектурной мастерской «Лявданский и Герасимов»
Конечно, нет, и быть не может (см. выше, п. 2). В истории уже были попытки найти окончательную прекрасную форму. Они дали свои результаты в виде отдельных произведений. Жизнь сохранила часть из них как предмет восхищения, вдохновения и изучения, но сама, обтекая их, полилась дальше, к поискам новой красоты.
Светозар Заварихин
доктор архитектуры, профессор СПбГАСУ
Думаю, что абсолютных критериев красоты не существует. Но следует задуматься, что где-то на биологическом уровне у каждого человека есть некие «хромосомы» или «гены», которые заставляют его восхищаться архитектурными шедеврами с вероятностью в 90%. Тоже происходит и в музыке. Одна мелодия покоряет и остается на века, другая забывается сразу же.
Олег Романов
архитектор, президент Союза архитекторов СПб, директор фирмы «Архитектурная мастерская Романова»
Скорее, нет. Красота слишком многообразна. Мы можем лишь интуитивно угадывать, отыскивать, нащупывать ее, либо попадая, либо промахиваясь. При этом и попадания, и промахи может определить только время. С другой стороны, всегда предпринимались попытки анализа восприятия красоты и попытки отыскания ее «формулы», продолжающиеся и сегодня. Сюда относятся система возрожденческих пропорций, золотое сечение, модулор Корбюзье и другие аналитические попытки, идущие вдогонку интуитивным ощущениям.
Михаил Мамошин
руководитель «Архитектурной мастерской Мамошина»
Для верующего человека абсолютная красота – это Бог. Зримые критерии красоты – это дела Его рук. Божественная природа, которая иногда может быть грозной и приводить в трепет, но все равно остается прекрасной и величественной. Именно природа, созданная помимо нашего разума, является объективным критерием красоты для всех людей, как верующих, так и атеистов. Если мы будем смотреть на природу как на источник красоты, то и классики, и модернисты найдут здесь свежий родник для своего творчества, а без этого и классика будет мертвоватой, а модернизм станет чистой схоластикой, продуктом нашего несовершенного разума.
Иван Уралов
заслуженный художник РФ, профессор
Я могу сказать, что существуют произведения, которые можно назвать эталонами абсолютной красоты – такие, например, как храм Покрова на Нерли. Но это, скорее, результат интуиции, озарения. Наверное, есть и абсолютные критерии. Но как их вывести? Жолтовский, например, исходил из пропорционального строя. При этом, даже копируя Палладио, он мог сознательно изменить пропорции оригинала, как, например, в особняке Тарасовых по мотивам палаццо Тьене. Он считал, что к старости архитекторы под гнетом прожитых лет, утяжеляют пропорции своих произведений, поэтому и посчитал нужным «вернуть» дому Тарасовых легкость стиля молодого Палладио.
Впрочем, тот же Жолтовский говорил, что можно нарезать тухлую колбасу в золотом сечении, но она от этого не станет свежей…
Владимир Попов
почетный президент Союза архитекторов СПб, зав. кафедрой архитектуры института им. Репина
Конечно такие проблемы существовали, существуют и будут существовать. Например, проект Эрика ван Эгераата представленный на конкурс реконструкции Новой Голландии – это китч. Архитектор «глубокомысленно» связал название петербургского ансамбля «Новая Голландия» с образом старой Голландии, предложив дополнить ансамбль модернисткой имитацией островерхих голландских домиков. Своей обезоруживающей прямолинейностью этот прием напомнил мне исполнение органных произведений Баха на балалайке, когда-то практиковавшееся в СССР. Китч – это, прежде всего, тиражируемая банальность, непонимание ситуации, момента, контекста. В период агонии классицистической программы французской Академии художеств один ее студент в 1968 году сделал проект маяка в виде сфинкса, у которого в глазницы были вмонтированы прожектора. Современные московские псевдоклассические новоделы – это китч; простое репродуцирование колонн и лепнины, простое противопоставление старого и нового, простая имитация газового фитиля в виде небоскреба – все это китч. Китч – это отсутствие гибкости, сложности, претенциозная посредственность.
Антон Гликин
(Нью-Йорк), архитектор, кандидат философии, президент ассоциации «Классический Город»
Китч и безвкусица – составляющие любой художественной жизни, любых эпох и направлений. Терминов «традиционализм» и «абсолютная красота» я в этом контексте просто не понимаю.
Дмитрий Хмельницкий
(Берлин), историк архитектуры, доктор-инженер (кандидат наук)
То, что я более всего я не терплю в архитектуре, и от чего предостерегаю студентов – это так называемая «художественность», то есть фальшивая красивость, рожденная без ясной концепции в голове, не базирующаяся на рациональном, осмысленном основании.
Теперь о китче. В современной архитектуре он находится на грани непрофессионализма и всерьез о нем говорить нет желания. К сожалению, ему способствует тенденция к временности, краткосрочности архитектурных сооружений и неизбежная безответственность временных решений, если такая тенденция будет развиваться.
Святослав Гайкович
архитектор, руководитель фирмы «Студия-17»
Если говорить о современной российской архитектуре – по преимуществу модернистской, – то она почти вся китч, потому что плетется в хвосте западных тенденций и перепевает чужие песни. А вообще китч, как и салон, неистребим так же, как и поп-культура – бич высокой культуры.
Владимир Лисовский
историк архитектуры, доктор искусствоведения
Вы считаете «салон» и «китч» паразитами? Возможно, впрочем, экология учит нас, что все животные – паразиты. А салон и китч при всей своей неабсолютности все же весьма живые – что же касается того, что двести лет назад и паразиты были получше, так что поделать. Это эффект перспективы.
Александр Раппапорт
(Москва), архитектор, научн. сотрудник НИИТИАГ РААСН
Вопрос Вами задан в общей догмативной форме и как-то ставит в тупик. Дело в том, что никто не доказал, что традиционализм и «абсолютная» красота – связанные понятия. Примеров неудачной интерпретации классической традиции множество, в основном причины две: слабый учебный процесс по классической школе и вмешательство неспециалистов от власти и бизнеса в архитектурную сферу.
Сергей Орешкин
архитектор, руководитель фирмы «А’Лен»
Конечно. Слишком большая свобода провоцирует некоторых неправильно ее использовать.
Михаил Кондиайн
архитектор, фирма «Земцов, Кондиайн и партнеры»
Пожалуй, это одна из самых сложных для понимания проблем сегодня. Суррогаты архитектуры и были, и есть. Только старые суррогаты теперь провозглашены памятниками, и говорить плохо о них нельзя. Кроме того, существует дрейф общего суждения, и мы сейчас Альма Тадему или Семирадского с улыбкой, но принимаем. Все же преклониться перед этим художественным подвигом можно. Мы в разделе «Высокое» открыли маленькую секцию «Салон».
Новые суррогаты порой так ловко прикидываются чем-то настоящим, что можно обмануться. Собственно, дизайнерский подход в архитектуре это и есть сейчас главный источник производства суррогатов. Нечто хорошее на письменном столе, увеличенное в 200 раз перестает быть вещью, но не становится архитектурой. При этом оно может остаться интересным и острым. На это и обманываются.
А есть и другие примеры: каркас обряжают в одежку, меняя ее, пока начальникам жизни не понравится. Из этого может получиться даже «красивое» палаццо. На самом же деле – пустота. Оболочка – это же не архитектура, это только лузга от семечек. Архитектура – честное искусство. Вернее, архитектура – искусство, когда она честна. А когда архитектура – не искусство, то она и не архитектура.
Обывателям свойственно полагать, что роль архитектора состоит в украшении здания всякими наличниками, карнизами. Оказывается, архитекторы нередко действуют по таким же представлениям. Приходится подчеркивать, что архитектура обнимает все существо здания, приводит в единство и взаимосвязь все стороны его естества и все наполняет эстетическим содержанием.
Андрей Ухналев
кандидат искусствоведения
Да, существуют. На мой взгляд, все дело в качестве проектных решений, их реализации, финансировании, взаимопонимании заказчика и архитектора.
Анатолий Столярчук
архитектор, руководитель «Архитектурной мастерской Столярчука»
«Большая» архитектура и «китч» будут сосуществовать всегда, как классическая музыка и шлягер, как реализм и примитивизм в живописи. При этом нельзя утверждать, что «китч» только ругательное слово. Например, в торговой архитектуре он уместен, поскольку призван огорошить потенциального покупателя и затащить его внутрь. У жилой архитектуры – другие задачи и здесь «китч» будет только служить расшатыванию нервной системы.
Сергей Шмаков
архитектор, руководитель мастерской №3 ОАО ЛенНИИпроект
Китч в современной архитектуре возникает, прежде всего, как реакция на вкусы заказчиков, ориентированные на Дубаи, турецкие курорты и т.п. На все это наслаиваются издержки наших технологий, экономия на материалах, и получается соответствующий результат.
Никита Явейн
архитектор, руководитель мастерской «Студия 44»
Конечно существуют. Что есть «салон» и китч? Это – прямое копирование или манипулирование «пустой» формой, оболочкой, без постижения идеи, создающей эту форму. Это – архитектурная некрофилия со всеми вытекающими последствиями. «Современная архитектура» от этого тоже не застрахована.
Владлен Лявданский
архитектор, директор архитектурной мастерской «Лявданский и Герасимов»
Китч и салон отнюдь не оборотная сторона традиционализма и «абсолютной красоты». У них другая природа. Это социальное явление, возникшее в период, когда стали разрушаться социальные перегородки между слоями общества, когда началось перемешивание культур. В этих условиях салон был способом сохранения культуры «полусвета», а китч стал выражением агрессивного вторжения в этот «высокий слой» путем подражания манерам и одежде (в том числе, архитектурной).
В современной архитектуре салон и китч — в одном флаконе (блестящий пример – отель на пл. Островского). И дело здесь не только в амбициях заказчиков или в потакании их вкусам (нередко – по экономическим соображениям), но и в природе современного этапа бытия самой архитектуры, которая сегодня осталась «беспривязной», без какого-либо единого стилистического (формотворческого) стержня.
Светозар Заварихин
доктор архитектуры, профессор СПбГАСУ
Салонная архитектура (гламурная) и китч существуют и сегодня. Трудно сравнить подобное явление двухсотлетнего прошлого и современную ситуацию. В одном они схожи – в относительном безвкусии и соответственном качестве. Вообще «китч» принадлежит в большей степени к дизайну и нужно признаться, что иногда бывают талантливые решения, обычно связанные с точной и изобретательной постановкой художественной задачи.
Олег Романов
архитектор, президент Союза архитекторов СПб, директор фирмы «Архитектурная мастерская Романова»
Все, что существует на уровне массово-бытовом, обычно ближе к китчу, чем к высокому искусству. В то же время отдельные явления, которые изначально воспринимались как китч, позже завоевывали себе место на орбите серьезного искусства или были использованы в его «кухне» (например, архитектура ар-деко). Я бы объяснил это тем, что китч подразделяется на две принципиальные категории. Первая – это честный профессиональный ответ на определенный социальный заказ. Вторая – просто неумелое, безвкусное подражание, и здесь уже не важно, кому: великому классику или модернистской звезде.
Михаил Мамошин
руководитель «Архитектурной мастерской Мамошина»
Вульгарно понятый классицизм и вульгарно понятый модернизм – это явления одного порядка. Мы идеализируем и стремимся душой в золотой пушкинский век, а вслед за ним продолжаем жить серебряным веком. Настоящее мы не любим, а будущего страшимся, поэтому и стремимся жить в реконструированных декорациях прошлого. На этом паразитирует китч, воспроизводя при этом не основополагающие принципы, а лишь внешние украшения. В этом нет ни реального настоящего, не подлинного прошлого. Основа китча – не просто дурной вкус, а подмена понятий, когда стимулом служит не внутренний творческий импульс, который неизбежно выливается в то или иное решение, а априори внешний подход, который обслуживает не очень развитый вкус. Такой подход может базироваться как на классике, так и на модернизме, порождая «беспечальное», коммерческое, гламурное искусство.
Иван Уралов
заслуженный художник РФ, профессор
Конечно, существуют. Нередко встречаются малограмотные, безвкусные поделки, называемые их авторами «историзмом», но не имеющие к профессиональному воспроизведению в современных работах атрибутов исторических стилей никакого отношения. Для примера можно вспомнить времена, когда академик Лихачев, напуганный некоторыми работами новых «левых» архитекторов, провозгласил, что в центральной зоне Петербурга, вполне законченной, возможна лишь «дополнительная», как он ее назвал, архитектура. В результате появилось понятие «уместной» (на самом деле чаще всего просто карикатурной) архитектуры.
Занятие настоящим профессиональным созданием новой архитектуры в исторических стилях требует от архитектора очень серьезных знаний и подготовки, неведомых тем, кто полагает это легкодоступным срисовыванием композиций и деталей.
Владимир Попов
почетный президент Союза архитекторов СПб, зав. кафедрой архитектуры института им. Репина
Чем дольше развивается та или иная эстетическая парадигма, тем более в ее рамках появляется комбинаторик. В свою очередь, из этих комбинаторик составляются более сложные комбинаторики – этот процесс формообразования бесконечен. Учитывая то, что греко-римская традиция развивалась более двух тысяч лет, ее формообразовательный резерв на несколько сот, а может быть и тысяч порядков превосходит формообразовательный потенциал модернизма. Каждое качественное произведение традиционализма – это качественно новое целое.
Антон Гликин
(Нью-Йорк), архитектор, кандидат философии, президент ассоциации «Классический Город»
На мой взгляд нельзя, оперируя старыми принципами и формами, создать качественно новое целое. Нужно, чтобы принципы были свои, инстинктивные, а формы – естественные для того языка, на котором художник разговаривает. Сознательный перебор стилей такую естественность исключает. Так что, если под «традиционализмом» понимать сознательное воспроизведение известных стилистических элементов, то он исчерпал себя, не родившись.
Дмитрий Хмельницкий
(Берлин), историк архитектуры, доктор-инженер (кандидат наук)
Поскольку мое отношение к искусству, как я уже сказал, скорее логическое, то для меня все равно, какими языковыми средствами оперировать. И в рамках классической архитектуры можно поискать творческих достижений. Другое дело, что я, например, не владею в должной степени этим лексиконом. В ярлыке «стилизаторство» присутствует уничижительный смысл, и не столько в отношении его приверженцев, сколько в отношении к человечеству в целом. Признать себя стилизатором означало бы признать, что эволюция завершилась, творческий лимит исчерпан и все открытия позади. Я так не считаю.
Святослав Гайкович
архитектор, руководитель фирмы «Студия-17»
Вся история классики свидетельствует о том, что средствами ордерной архитектуры можно создавать бесконечное количество различных по художественному содержанию вариантов; однако эти варианты, конечно, принадлежат некой большой общности, поскольку опираются на одну и ту же классическую основу – отсюда и известное их сходство друг с другом. Точно в такой же степени неисчерпаемым представляется метод художественного реализма в изобразительном искусстве, тоже восходящий к классике. На мой взгляд, модернизм ни в изобразительном искусстве, ни в архитектуре не смог достичь результатов, приближающихся по глубине выраженных человеческих чувств и художественному совершенству к достижениям искусства «традиционного». Отсюда вывод – классика, а возможно, и традиционализм в целом исчерпать себя не могут.
Владимир Лисовский
историк архитектуры, доктор искусствоведения
Видите ли, я сам такой страстный любитель «секон-дхенда», что мне даже страшно смотреть на него холодным взглядом диалектика. Сейчас по-моему единственной живой архитектурной мыслью и инициативой стало движение за сохранение исторической городской застройки, именно архитектурного секонд-хенда. Все остальное – довольно мертвый монструозный китч, и плохо не то, что это китч, а то, что это мертвые монстры. Но ведь люди, которые это делают, ничего другого сделать и не могут. И никто другой не может. Никто не виноват. Тут мы оказались у времени в плену.
Александр Раппапорт
(Москва), архитектор, научн. сотрудник НИИТИАГ РААСН
Нет, не согласен. Сколько будет развиваться цивилизация, столько и будет архитектура циклически возвращаться к теме традиционализма, к попыткам вдохнуть новое качество в классические формы. Я много раз встречался с архитекторами, которым казалось, что они приблизились или готовы к созданию нового архитектурного языка и стиля, однако столь успешного сочетания рациональности, философии и конструктивной логики, как в классицистической традиции, никому создать пока не удалось.
Сергей Орешкин
архитектор, руководитель фирмы «А’Лен»
Наши условия жизни, равно как и представления о комфорте, постоянно меняются, поэтому вписывать новые требования в старые формы становится все труднее. И вряд ли это нужно. Бог дал нам возможность со-творчества, а это требует движения вперед. Таким образом, поиск новых форм и принципов – естественный поступательный процесс.
Михаил Кондиайн
архитектор, фирма «Земцов, Кондиайн и партнеры»
Сложная проблема… Здесь, действительно, видится кризис. С одной стороны, считать, что новизна – единственный критерий художественной состоятельности – путь порочный. Именно избрав этот путь, искусство постепенно превратилось в «художественную деятельность». Но и стилизаторство – не лучше. Бедные современные архитекторы! Им не позавидуешь. Они выжимают из себя творчество, а через 20 лет о них помнят только те, кто тогда ими восхищался.
Все же я не думаю, что подъем будет связан с рождением каких-то новых форм. Скорее, в обществе изменится отношение к формам и приемам зодчества прошедших эпох – классицизма или барокко. Они станут востребованными по естеству, в силу внутренней потребности, а не по моде или каким-то внешним обстоятельствам. Тогда один из больших стилей вернется не в качестве стилизации, а как непроизвольное, естественное выражение внутреннего состояния. Разумеется, дословного повторения форм не будет, но поскольку культура прошлого внутри нас, интерпретаций не избежать.
Андрей Ухналев
кандидат искусствоведения
Традиционализм себя не исчерпал, в новых обстоятельствах он может быть вполне уместен, может быть интегрирован в историческую ткань.
Анатолий Столярчук
архитектор, руководитель «Архитектурной мастерской Столярчука»
Нет, не согласен. Как сказал некогда архитектор А.В.Жук – «архитектура должна быть уместной». Уместность – одно из ключевых понятий градостроительства, и этому понятию могут соответствовать различные стилевые одежды – от «секонд-хенда» до «модернизма».
Сергей Шмаков
архитектор, руководитель мастерской №3 ОАО ЛенНИИпроект
Давайте рассмотрим работы наших «неоклассиков»: Максима Атаянца, Михаила Филиппова, Дмитрия Бархина… Их подход к классике разный: Филиппов идет от рисунка, Атаянц от конструкции, Бархин рассматривает архитектуру как крупную театральную декорацию. Эти мастера прошли прекрасную школу, изучали в натуре памятники античности, они действительно знают систему ордеров, способы древней кладки и т.д. Но даже у них, когда им приходится отходить от конкретных прообразов в сторону, скажем, увеличения этажности и т.д. – все это начинает трансформироваться в нечто не очень серьезное. Пятиэтажные колонны – это лужковский стиль, и никуда ты от этого не денешься! Даже у таких мастеров!
Никита Явейн
архитектор, руководитель мастерской «Студия 44»
Невозможно создать новую форму оперируя старыми формами. Для этого необходимо уметь оперировать старыми «смыслами». Большинство ведущих архитектурных критиков говорят сегодня о кризисе современной архитектуры, кризисе, который носит явно системный характер, он неразрешим в рамках профессии. Этот кризис еще в ХХ столетии Николай Бердяев охарактеризовал как конец эпохи гуманизма. Это кризис мировоззренческий, он ведет к смене цивилизационной парадигмы. Таким образом, можно предположить, что период господства архитектуры «Нового времени» подходит к концу. И потому, на мой взгляд, одним из ключевых признаков появления поистине новой архитектуры будет переход к художественно-конструктивному единству архитектурной формы. Однако, сам факт появления такой формы еще не есть прорыв к новой архитектуре. Этот прорыв осуществится только при условии, что новая архитектурная форма станет носителем «новых смыслов».
Владлен Лявданский
архитектор, директор архитектурной мастерской «Лявданский и Герасимов»
Если под традиционализмом понимать соответствие неким естественным потребностям человеческой натуры в упорядоченности и наглядно воспринимаемой статичной сомасштабности, то он вечен. А насчет качественно нового целого – оно возможно на основе качественно новых технических возможностей (замена стен полями, игры с гравитацией и пр.). А широко понимаемый традиционализм будет играть здесь «охранительную» роль, оберегающую человеческую психику от информационных перегрузок.
Светозар Заварихин
доктор архитектуры, профессор СПбГАСУ
«Стили разные нужны…». Сегодня современные архитекторы нередко обращаются к стилистике прошлого. Одни идут по пути прямых цитат, другие – по пути изобретения и новых трактовок капителей, колонн и т.п. Старые принципы и конструктивные формы существуют в любом даже самом авангардном сооружении: стоечно-балочная система, арки, купола и т.д. Поэтому качественно новое в архитектуре зиждется на качественно новом осмыслении прошлого.
Олег Романов
архитектор, президент Союза архитекторов СПб, директор фирмы «Архитектурная мастерская Романова»
Каждое время имеет свою шкалу предпочтений. Ревизия наследия в контексте текущего момента – естественный процесс.
Для меня обращение к классике – это своего рода игра в шахматы. Придуманная в глубокой древности, эта игра до сих пор столь же увлекательна и столь же трудна. Как бы хорошо она не была изучена – всякий раз находятся люди, которые придумывают новые, неожиданные ходы. Подобным образом и в архитектуре формообразовательный ресурс классики я считаю практически безграничным.
Михаил Мамошин
руководитель «Архитектурной мастерской Мамошина»
Классика не исчерпает себя никогда. Это база. Школа может базироваться только на классике. Остальное – вопрос таланта. Есть язык Тредиаковского, язык Ломоносова, язык Пушкина и язык Бродского. Каждый индивидуален, но все это – русский язык. Подобным же образом любой архитектор может интерпретировать язык классики, отражая в нем свою эпоху и свое мироощущение.
Иван Уралов
заслуженный художник РФ, профессор
Архитектурный «сэконд-хэнд» создают как «традиционалисты», так и «новаторы», если они бездарны и малограмотны.
А на создание качественного нового влияют многие факторы, среди которых имеют первостепенное значение не применяемые формы, а, например, среда, контекст, градостроительные традиции, роль создаваемого в существующем ансамбле и т.д.
Владимир Попов
почетный президент Союза архитекторов СПб, зав. кафедрой архитектуры института им. Репина
Лично я полагаю, что традиция имеет мистическое происхождение, но среди архитекторов-традиционалистов есть немало людей совершенно равнодушных к религии. Есть традиционалистская школа, утверждающая, что современная классическая традиция – это плодотворное продолжение светских идей Просвещения.
Однако существуют и конкретные профессиональные критерии оценки, в частности, качества градостроительной ткани. Если вы пройдете через дворы от улицы Желябова мимо Капеллы в сторону Дворцовой площади, то увидите, насколько интересно цепочка замкнутых пространств – внутренних дворов развивается в сторону большого открытого пространства – Дворцовой площади. Возникает эффект анфилады комнат, ведущей в большую залу. Я не буду сравнивать качество традиционного градостроительства с модернистским. За исключением советского градостроительства, мировое модернистское градостроительство – это грандиозный провал. Однако посмотрим даже на такой выдающийся памятник градостроительства как Московский проспект. Застройка, прилегающих к этой магистрали кварталов слишком рыхлая. Кварталы – слишком крупные. Ни в какой традиционной планировке вы не найдете дома, отдельно стоящего посреди двора. Вернее, он может там стоять по недоразумению. Двор – это открытый «интерьер», в котором зелень и малые формы – это «мебель». Ни в каком известном интерьере вы не найдете шкафа, стоящего посреди комнаты. Между тем, застройка вдоль Московского проспекта изобилует примерами отдельно-стоящих школ и жилых домов, размещенных в свободном пространстве двора. Местоположение этих «шкафов» делает практически невозможным превращение располагающихся вокруг них пустот в законченные градостроительные пространства.
Антон Гликин
(Нью-Йорк), архитектор, кандидат философии, президент ассоциации «Классический Город»
А как же Капелла в Роншане? Впрочем, возражать не могу. То есть обсуждать архитектуру в этих терминах я просто не умею. Не вижу связи художественных проблем архитектуры с религиозными.
Об исторических кварталах: во-первых, интерес к архитектурным и историческим памятникам – явление совершенно иного рода, нежели интерес к собственной среде обитания, так что сравнение неправомочно, по-моему.
Во вторых, шедеврам современной архитектуры тоже не приходится жаловаться на недостаток внимания.
В третьих, из массового интереса к историческим памятникам совершенно не следует, что большинство людей, предпочли бы строить муляжи этих памятников и в них жить. Это не наблюдается нигде. В том числе и странах с избытком настоящей европейской классики – от античности и до XIX века.
Специфика России в том, что в ней никогда не было хорошей современной архитектуры как явления. Несколько одиночных зданий, построенных за считанные 3-4 года в досталинскую эпоху, не в счет. Традиционно сравнивают сохранившуюся историческую архитектуру с очень плохой советской, с хрущевским трущобным модернизмом и его производными. Но это архитектура плохая не потому, что современная, а потому что советская.
Дмитрий Хмельницкий
(Берлин), историк архитектуры, доктор-инженер (кандидат наук)
При оценке качества архитектуры для меня главное заключается в том, насколько она соответствует физическим законам в локальном месте, называемом планетой Земля. При соответствии моментально исполняются две составные части триады Витрувия о пользе и прочности, что в свою очередь принципиально приближает к третьей, волшебной части триады. Путь соответствия пройден зодчими внутри каждого стиля, но каждую эпоху чуть дальше. Так примерно каждый организм проходит весь путь эволюции в индивидуальном цикле развития. Правильно понимаемая сакральность и божественность, возможно, не отменяет поиски новых стилей, а всего лишь означает новые усилия в погоне за учеными-исследователями, прокладывающими новые пути в непознанное и находящимися значительно ближе к Богу, чем представители религиозного сознания.
Святослав Гайкович
архитектор, руководитель фирмы «Студия-17»
Опять-таки в силу своей слабой подкованности в сфере религии не могу на должном уровне обсуждать эту проблему. Однако общеизвестно, что традиционная архитектура, и в том числе классическая, с наибольшей силой и полнотой выразила себя в храмах. Для каждого стиля существует такой тип зданий или сооружений, в котором наиболее полно выявляются все характерные особенности этого стиля. Модернизм наиболее полно представлен зданиями контор, банков, универмагов, бизнес-центров, фабрик развлекательной индустрии, выражающих потребности и идеологию «бессердечного чистогана» и его жрецов. А в «чистогане» какой может быть бог – один только холодный расчет и стремление как можно скорее утопить конкурента, не задумываясь о нравственности и морали. Вот в модернизме эти черты (принципиально несовместимые ни с какой религией) и проявились в полной мере. Об эпохе атеизма я бы поостерегся говорить. Может быть, для коммунистической России атеизм и состоялся, но настали иные времена – и мнимый атеизм исчез в одночасье, все стали носить кресты и молиться – даже киллеры перед тем, как идти на «дело». А наш доморощенный модернизм в этот же миг только и начал дышать полной грудью – и именно потому, что получил полноценную подпитку от «новорусского» капитала – гораздо более бессердечного и безнравственного, чем западный. Запад же от религии никогда и не отворачивался, успешно сочетая с ней все то, что свойственно капиталистическим взглядам на мораль. Стало быть, прямой связи между религиозными верованиями и стилеобразованием я лично не вижу. Что касается любви к старине, то она объясняется человечностью этой старины – наличием того «человеческого масштаба», который задается чаще всего ордером – и даже в тех случаях, когда ордер только «подспудно» присутствует в композиции. Но не только в ордере дело – вся старинная архитектура, включая даже готические соборы, никогда не теряла контактов с человеком, поскольку оставалась рукотворной и потому живой, теплой, пластичной. Модернизм же механистичен, холоден и сверхчеловечен – в этом, как мне кажется, суть дела. Чтобы сделать модернизм человечным, надо отказаться от его механической основы, а это, конечно, невозможно – нельзя же повернуть вспять технический прогресс. Поэтому будущее архитектуры как искусства представляется мне не очень радужным.
Владимир Лисовский
историк архитектуры, доктор искусствоведения
Людей притягивают исторически кварталы потому, что других нет. Новая архитектура убила и кварталы. Но архитектура некогда их и создала. Социологи любят все объяснять социальными условиями. Но сами-то эти условия выросли на базе определенных сред, в том числе и архитектурной. Тут нет порядка первенства – «курица или яйцо». Архитектура всю свою тысячелетнюю историю изобретала формы организации жизни и продолжает это делать в наше время – вне зависимости от того насколько удачны ее предложения. Дилемма тут жесткая: либо неудачные идеи вымрут и останутся только удачные, либо вымрут люди не способные приноровиться к новой архитектуре. Что касается атеизма, то в архитектуре многие видят служанку богословия. Я с этим не согласен, архитектура щедро дарила свои роскошества церкви и без них церковь утратила бы большую часть своего очарования. Кстати сказать, здесь стоит различать церковь как институт, унаследовавший культурные формы Древнего Рима – в том числе и архитектуру. В то время как христианские общины первых веков прекрасно обходились без архитектуры.
Мне самому по сердцу теперь, на старости лет, ар-нуво или, как его у нас называют, модерн, в том числе и петербургский. Этот стиль не был ни классическим, ни религиозным и не воспроизводил традиционные архитектурные формы, но он воспроизводил какой-то магический дух архитектуры. Теперь же его, вопреки его названию, к модернизму уже не относят, так как в нем не видно сокрушительной победы техники над человеком. Последним подлинно трансцендентным стилем была готика, но попытка приспособить ее к более секуляризованной жизни в Англии Пьюджина и Рескина не удалась. Что же касается энергетики среды, то это вопрос, на который я постоянно пытаюсь ответить всю жизнь, и ответ все время выскальзывает из рук.
Александр Раппапорт
(Москва), архитектор, научн. сотрудник НИИТИАГ РААСН
Кто сказал, что людей несравненно больше притягивают исторические кварталы, нежели шедевры «современной архитектуры»? Людей привлекает в большей степени совокупность информационных полей архитектуры и эти поля в исторических кварталах просто другие, их больше, они понятнее, они просто старше, в них больше истории. Cовременная архитектура личностная, авторская, а классическая в своих лучших образцах – коллективистская, религиозная, заорганизованная. При всем при этом я убежден в абсолютной родственности традиционализма и модернизма, я это ощущаю на подсознании. В тех случаях, когда для архитектора первично улучшение качества градостроительной среды, противостояния нет.
Сергей Орешкин
архитектор, руководитель фирмы «А’Лен»
В основе этого большого деления на два русла, с моей точки зрения, лежит принцип мотивации. По этому принципу архитекторов можно условно разделить на две большие группы. Первая из них стремится создать нечто принципиально новое, ни на что не похожее, т.е. самовыразиться, зачастую не считаясь с архитектурным контекстом. Я бы назвал это «комплексом падшего ангела», который противопоставил себя Создателю и хотел построить свою вселенную с другими законами.
Другая группа сознательно подчиняет себя, признавая главенство тех или иных правил, создавая контекстуальную архитектуру. Я думаю, что, скорее, на этом пути можно создать гуманную среду, притягательную для людей. Хорошим примером является центральная часть Петербурга, где далеко не каждое здание шедевр, а часто и просто плохо нарисовано, но в сочетании с соседними создает гармоничную неповторимую городскую ткань, которая заворожила не одно поколение ценителей архитектуры. При этом важно помнить, что Человеку не случайно дарована свобода воли, а большой успех в искусстве часто является прорывом сквозь пелены традиций.
Михаил Кондиайн
архитектор, фирма «Земцов, Кондиайн и партнеры»
А разве «эпоха атеизма» наступила не закономерно и не естественно? Разве Просвещение XVIII столетия не было атеистично? Может, оно не было столь цинично, но в принципиальном отношении замена Бога Высшим разумом неизбежно приводит к скорейшему осознанию того, что этот Высший разум заключен в твоей голове. Тайны и чуда, которым дышит барокко, больше нет. Остался голый классицизм, который есть исток модернизма. И мы по сей день живем в эпоху победившего классицизма, пожиная его плоды – все более горькие.
Что касается притягательности архитектуры прошлого, здесь – все объяснимо. Выбор делает здоровая внутренняя основа, которая все же живет внутри людей. Причем, она тем ближе к поверхности души, чем менее искушен человек. Старую архитектуру любят за красоту. Из новой архитектуры красота изгнана, она построена на уме или хочет казаться умной, часто еще бывает заумной. Но за ум кого же любят? – За ум не любят!
Красота тоже бывает разной. Красота палладианского классицизма умозрительная, она рождена в напряжении мысли. Поэтому простые души больше любят чувственное барокко, нежели классицизм.
Красота – чудо. Поэтому принцип классицизма – умное конструирование красоты – плоды дает только до поры – до времени. Дальше принцип переводит зодчество через «ноль», и начинается деконструкция красоты, с чем мы и вошли в XXI век.
Андрей Ухналев
кандидат искусствоведения
Архитектурная среда, безусловно, может обладать энергетическим зарядом – положительным ли, отрицательным ли. Да, исторические кварталы притягивают. Но я наблюдал огромное количество людей в «Городе искусств и наук» в Валенсии, в еврейском музее в Берлине, там же на Потсдамерплатц, там же в новом стеклянном куполе Рейхстага – надо ли комментировать?
Анатолий Столярчук
архитектор, руководитель «Архитектурной мастерской Столярчука»
Увязывать «модернизм» с атеизмом, по меньшей мере, странно. Есть масса примеров современных церковных зданий, которые не менее сакральны, чем классические соборы.
Людей больше притягивают старые кварталы и классическая архитектура не столько потому, что это – недостижимое нынче качество, а скорей потому, что такова людская психика.
Помните: «… что пройдет, то будет мило» (оппозиция: «настоящее уныло»).
Сергей Шмаков
архитектор, руководитель мастерской №3 ОАО ЛенНИИпроект
В современной архитектуре, я считаю, все еще более сакрально. Канн – он весь на каких-то первоэлементах, первостилях… Корбюзье идет от первохрамов… Ботта только об этом и говорит. Сравнивать сакральность, скажем, Леонидова, который весь растет из древнерусских корней, из древних языческих и первохристианских обрядов, с какой-нибудь сталинской неоклассикой – что здесь более сакрально? Борясь с предшествующей им традицией, авангардисты обращались к еще более древней традиции, к первичной символике. Их дома культуры и клубы – это храмы. А вот современная нео-неоклассика - буржуазная и абсолютно десакрализованная архитектура. Сегодняшние ретростили– это символ общества потребления, нашедшего свое кульминационное выражение в архитектуре Лас-Вегаса.
Исторические кварталы, конечно, притягивают. Но не вновь сделанные исторические кварталы – это называется Лас-Вегас. Господа, на эту тему написана масса литературы!
Никита Явейн
архитектор, руководитель мастерской «Студия 44»
Появление атеизма фиксирует вхождение старой, гуманистической цивилизационной парадигмы в активную фазу деградации, разрушения. К этому моменту творческая фаза развития старого религиозного сознания исчерпала себя. Интересно, что в архитектуре этот феномен проявился очень ярко. Были сорваны последние «личины», отброшено все старое, «ложное», появился легкий навесной (вентилируемый) фасад – подобие одежды а современный деконструктивизм «демонстрирует» разрушение самого несущего каркаса сооружения. Т.е. идея разделения, распада доведена эстетически до возможного предела. Именно поэтому реакция людей на «традиционную» и «современную» архитектуру так различна. Человек интуитивно отвергает идею разрушения, человек по своей природе сопричастен идее космоса, порядка, иерархии. В этом, как мне кажется, кроется тайна эстетических предпочтений.
Владлен Лявданский
архитектор, директор архитектурной мастерской «Лявданский и Герасимов»
Конечно, идеологические «скрепы» ослабли (хотя фантомов не стало меньше, просто они стали другими) и культура стала «рассыпаться» на концепции, а то и просто на индивидуальные «атомы» (почему я и утверждаю, что эпоха «художественных стилей» прошла). Дело здесь в индивидуализме западной куль- туры (чего нет пока на Востоке), что и предопределило кризис «незыблемых» критериев. Постепенно формируется «иная», клиповая, рваная культура, распространение которой обеспечивается электронными СМИ, глянцевой перио- дикой и пр. Человек падок на яркое и необременительное. В этом смысле тоталитаризм, хотя и жестокими методами, но противостоит атомизации общества.
А старые кварталы притягивают концентрацией своей исторической энергии. И они приглашают «посмотреть», «побыть», но далеко не всегда «жить». В старых кварталах время остановилось, а раньше они жили и развивались во времени. Поэтому красота и притягательность старых кварталов во многом заслуга спрессованного исторического времени, которое в таком виде излучает «энергетику воздействия».
Насчет атеизма – его в природе не существует. Человеческое сознание фантомно – даже отрицая официальную религию, человек верит во многое другое, что как- то скрепляет, делает осмысленной его жизнь. Те же авангардисты призывали вернуться к сакральным первоистокам человечества. И нужно помнить о существовании двух полушарий мозга, согласованная работа которых обеспечивается неведомой нам фантомной силой.
Светозар Заварихин
доктор архитектуры, профессор СПбГАСУ
Религиозность или атеистичность – это сугубо индивидуальная субстанция. Не могу утверждать, что в прошлом религиозность архитектора или ее отсутствие каким-то способом влияли на построение формы или содействовали следованию стилю (кроме церковного строительства). Хотя невольно приходит на память глубокая религиозность Гауди. Смею высказать свое мнение, что сакральность никак не влияла на архитектурно-художественное решение. Авторы, скорее, оперировали аналогами или действовали в соответствии с собственными пристрастиями. Что касается авангардных течений, то смею заметить, что даже такой «нисправергатель» как К. Малевич ни в одном письме не упоминает о низвержении бога и божественного, так как это делали большевики в своей социальной политике.
Существует такое понятие: «ностальгия». Это чувство базируется на уже осознанном, увиденном и оцененном без сопутствующих, порой драматических, коллизий прошлого. Архитектура исторических кварталов понятна, вызывает чувство покоя от литературно-архивного знания всех происходивших там процессов. Я лично обожаю бывать в небольших исторических городах, где хоть что-то сохранилось. Эта тяга очень понятна и традиционна. Скорее всего, «ностальгия» также существует у каждого человека на биологическом уровне. Настоящая современная архитектура – это, как правило, новизна и в образе, и в конструкциях, и в отделке. Здесь нужно думать, анализировать, стараться понять автора, а это не все хотят делать, легче воспринимать уже осознанное. Не все почему-то вспоминают, что ныне исторические здания, тоже были когда-то для своего времени «современной архитектурой».
Олег Романов
архитектор, президент Союза архитекторов СПб, директор фирмы «Архитектурная мастерская Романова»
Отчасти вы правы, особенно если вспомнить, что большинство создателей авангардного стиля были атеистами. Однако, с моей точки зрения, существует не менее важная «бытовая» составляющая стилевой революции: элементарная бедность, отсутствие полноценной материальной базы как после первой, так и после второй мировой войны. Эти периоды как раз совпали с зарождением и активной фазой авангарда, рационализма и прочих аналогичных поисков, а затем соответственно функционализма, интернационального стиля и т.п. Тогда как в тридцатые годы, когда Европа оправилась от военных потрясений, возникло ар-деко и вновь расцвела «неоклассика». Ведь строительство функционалистского здания обходится в полтора-два и более раз дешевле, чем здания «классического».
С другой стороны, в наше время достижения классики и модернизма переплелись и взаимно обогащают друг друга. Вспомним многочисленные поиски архитекторов-модернистов в области храмовой архитектуры (А. Аалто и многие др.).
Что касается энергетического заряда, то здесь решающую роль, на мой взгляд, играет индивидуальность творца: какой внутренний посыл он закладывает в свое творение, такую отдачу и получают люди. Я полагаю, что есть немало модернистских произведений, несущих позитивный заряд. Самый яркий для меня пример – часовня в Роншане, а также оперный театр в Сиднее, новый оперный театр в Осло фирмы «Snohetta» и многие другие. Не побоюсь сказать, что и здание традиционалистской архитектуры вполне можно сделать со знаком «минус».
Михаил Мамошин
руководитель «Архитектурной мастерской Мамошина»
Я согласен с вами. Что касается воздействия исторической архитектуры – сам живу в центре города, в старом доме и в обстановке старинных вещей. Современная архитектура формирует других людей. Я не хочу сказать, что они плохие. Но они по-другому заряжены.
Иван Уралов
заслуженный художник РФ, профессор
Я никогда об этом не думал, но полагаю, что эта мысль интересна и имеет право на существование.
Что касается старинных кварталов – наверное, нет на свете человека, которому была бы не по душе хорошая классика. Она равно доступна и профессионалу, и простому обывателю. Кроме того, эти места обжиты и хранят память многих поколений – в этом их дополнительная притягательность.
Новая архитектура этого лишена. Кроме того, ее относительная непопулярность говорит, наверное, о ее большей сложности, доступной преимущественно профессионалам.
Владимир Попов
почетный президент Союза архитекторов СПб, зав. кафедрой архитектуры института им. Репина
Я использовал понятие «неполноценная красота» применительно к абстрактному ряду бионики. В архитектуре, так же как и в речи, помимо «структуры интонации» которая есть в природе, существует «слово», которого нет в природе, поэтому возвращение от слова к интонации – это явная девальвация. Что касается мутации модернизма в деконструктивизм, а традиционализма в постмодерн, то никакой радикальной мутации не было. Деконструктивизм – это вариация кубизма и экпрессионизма. Постмодернизм, если таковой вообще еще существует как стиль, а не как философское понятие, заимствовал массу элементов у упомянутых мною классицистов-минималистов 1930-х годов. В архитектуре ХХ века постоянно происходили повторы. Думаю, что и дальнейший путь развития супер-стилей – модернизма и традиционализма – будет заключаться именно в формообразовательных рекомбинациях.
Однако парадигме модернизма, которая, в отличие от традиционализма, имеет тенденцию к «иллюстративности» (вертикаль – это газовый фитиль, прозрачность стены – это прозрачность общества, порывистость форм – это огонь революции и т.п.) несомненную пользу принесут радикальные научно-технические открытия или социальные потрясения, например – обнаружение гуманоидов из внеземных цивилизаций, открытие четвертого измерения или мировая революция. Если подобные изменения произойдут только через десять-двадцать лет, то к тому времени модернизм, в силу слабости своего формообразовательного потенциала, успеет маргинализоваться и станет крайне малозначительным архитектурным явлением.
Антон Гликин
(Нью-Йорк), архитектор, кандидат философии, президент ассоциации «Классический Город»
Я не считаю, что «традиционализм и модернизм мутировали соответственно в постмодерн и деконструктивизм».
Эклектика никуда не делась, поскольку в обществе всегда есть спрос на стилизации. Современная архитектура ни во что не мутировала, а продолжает благополучно существовать, развиваться и множиться.
Если «постмодернизм» еще можно рассматривать как некое относительное общее поветрие, освобождающую реакцию на строгость правил первого этапа современной архитектуры, то «деконструктивизм» – это условное название локальной, ставшей модной манеры нескольких известных архитекторов и множества подражателей. Совершенно не затрагивающей существование архитектуры в целом. И ничего в ней принципиально не меняющее. Среди «деконструктивистов» есть хорошие архитекторы (Гери, Хадид), есть плохие (Либескинд). Сам «деконструктивизм», по-моему, искусственное изобретение склонных к мистике искусствоведов.
Магистральные перспективы хорошей современной архитектуры мне видятся в постепенной утрате значения всяких трюков, попыток сделать нечто, то чрезвычайно замысловатое, то самое высокое или особенно ошеломляющее. Это все вытекает сейчас из упоения растущими техническими возможностями и из тщеславия богатых заказчиков. И, по-моему, уже надоедает. Мне, во всяком случае. К основным задачам архитектуры – созданию комфортной среды обитания человека, все это имеет так же мало отношения как показы изобретений модных дизайнеров к нормальной хорошей одежде.
Собственно, хорошая жилая и общественная архитектура и профессиональное человеческое градостроительство отлично существуют параллельно и со стилизациями под «старину», и со всякими хорошими или плохими архитектурными эскападами.
Никакого кризиса в современной архитектуре в целом, на мой взгляд, нет и не предвидится.
Есть хорошие проекты. Есть плохие проекты. В одних странах первых больше, вторых меньше. В других – наоборот. Зависит это не столько от архитектурного развития, сколько от общественного.
Дмитрий Хмельницкий
(Берлин), историк архитектуры, доктор-инженер (кандидат наук)
В условиях глобализации, вероятно, еще более усилится влияние универсальных ценностей – экономики и технологии, скучно представляющих для зодчих передовую в познании божественного высокую науку. Стили впрямую повторяться будут еще неоднократно как примеры неоконченной, практически легкой, исполненной на потребу ремесленной деятельности. Наряду с этим появятся новые великие профессионалы, которые смогут, пройдя внутри себя путь эволюции стилей, двинуться на метр дальше – на метр ближе к Богу. В этом смысле подражание пчелиным сотам не зазорно.
Святослав Гайкович
архитектор, руководитель фирмы «Студия-17»
Это, пожалуй, вопрос для мыслителей типа Евгения Герасимова. Мне кажется, любые футурологические мечтания не имеют никаких шансов на реализацию. Пути развития архитектуры, как и процесс стилеобразования, неисповедимы. Я только думаю, что подражание чему бы то ни было – черепахе, Палладио или Мису ван дер Роэ – это тупиковый путь. А продолжающийся модернизм – в его наиболее банальном «бетонно-стеклянном» варианте – это и есть подражание, не прекращающееся уже целое столетие: ведь модернистские композиционные схемы катастрофически уступают ордерной архитектуре в возможности осуществления «вариаций на тему». Я с меньшей неприязнью отношусь к таким разновидностям модернизма, как неоэкспрессионизм, регионализм или брутализм, как раз потому, что в них проявляется стремление уйти от необходимости бесконечно жевать одну и ту же жвачку. Но конвульсии Захи Хадид, натужный деконструктивизм Фрэнка Гери или палеонтологическая архитектура Калатравы все равно почему-то не вызывают у меня большой симпатии Что касается магистральных перспектив – см. выше.
Владимир Лисовский
историк архитектуры, доктор искусствоведения
Я согласен с вами – бионическая архитектура это, скорее, техника, дизайн. Она суха, манерна, бесчеловечна и смешна. Что же касается перспектив мировой архитектуры, то в двух словах это сделать трудно. Но я вижу эти перспективы, прежде всего, в проблематизации самой архитектуры в нашей жизни и в глобализации мировой культуры. Я, наверное, не меньший, чем вы идеалист, и верю в то, что если человеку удастся выжить в этом лучшем из миров, то он сумеет вернуться к той магии архитектуры, которая вернет человеку растерянный в скачках прогресса смысл его жизни, не укладывающийся в слова. Мы живем в очень сложное время культурных мутаций. Кажется, подходит к концу время тоталитарного господства вербальной, языковой культуры, из которой выросли и религия, и философия последних тысячелетий. Проблемы современной архитектуры вырастают отнюдь не из агрессивного эгоизма архитекторов (индивидуализм как раз – плод этой вербальной, точнее – письменной, культуры) а из технической революции, ибо техника не так уж сильно связана с вербальной традицией. Но и с техникой происходят удивительные мутации, и она, начав с паровой машины, уже сегодня превращается в нанотехнологии, не видные глазу и не слышные уху. Готовность архитектуры прошлого века присягнуть новому техническому мифу вполне понятна на фоне разочаровывающих попыток возродить зодчество на традиционных стилистических началах – особенно убогих в строительстве новых и даже в реставрации старых церквей.
На фоне технической революции и выросшей на ней коммуникативной глобализации, растет и новая, по сравнению с мировыми религиями, трансцендентная идея – идея уникальности земной жизни и самой нашей планеты. Перед лицом перспектив вымирания человечества возрастает ценность сохранения родовой жизни. Я вижу в этом возможность возникновения нового культа – культа Земли, но культы рождаются не по нашей воле, они даруются нам свыше.
Тем не менее, будучи архитектором и исповедуя идею независимости архитектуры, в том числе относительной независимости архитектуры от вербальной культуры, я хотел бы надеяться, что будут найдены какие-то архитектурные способы преодоления того, что я называю «планетарной клаустрофобией» то есть катастрофического сокращения меры разнообразия планетарной среды.
Мне кажется несомненным, что в ближайшее время вопрос о ценностях и трансцендентных основаниях культуры и жизни приобретет новый смысл именно как следствие угасания временного умопомрачения техническим прогрессом. В связи с этим у архитектуры появляется шанс сказать свое слово, причем, без слов. Конечно, словесный дискурс, начатый в силу исторической случайности с Витрувия и сделавшийся основой академической риторики, изжить уже не удастся. Да и не нужно, коммуникативная культура не может обойтись без слова. Но его тотальное господство может быть несколько ограничено, и архитектура может продемонстрировать пути нового жизнеутверждающего смыслопорождения. Я понимаю, что я говорю как архитектор, а не теолог, философ, или искусствовед. То есть не как представитель словесной, книжной или журнальной культуры. Но я отнюдь не вижу в них своих оппонентов. Задача архитектурного самосознания – освоить все формы вербального дискурса и восстановить лежащие под ним горизонты архитектурной интуиции.
Александр Раппапорт
(Москва), архитектор, научн. сотрудник НИИТИАГ РААСН
Ну здесь явный перебор, особенно на тему мутирования и капитуляции. Поскольку критика и массмедиа, а за ними и бизнес культивируют и поощряют по разным мотивам именно неожиданные новаторские поиски во всех областях искусства, в том числе и в архитектуре, неизбежны качания от стиля к стилю, смешения направлений, поиск национальных черт и в конечном итоге обращение и изучение всех архитектурных направлений с применением на практике. Поэтому, я думаю, мы увидим большое разнообразие подстилей с неожиданным использованием новых материалов. Обидно, что человечество в очередной раз не очень рационально использовало недавний экономический подъем, потеряв в гонке шанс для модернизма на утверждение в качестве нового ориентира для будущей архитектуры.
Сергей Орешкин
архитектор, руководитель фирмы «А’Лен»
Нашему времени свойственен колоссальный поиск собственного адекватного языка и канона. Его предпосылками стали совершенно беспрецедентные изменения во всех сферах человеческой жизни: и упомянутая вами перемена в коллективном сознании, и настоящий «взрыв» в области технических возможностей, и другие радикальные изменения в обществе. Периоду поиска всегда свойственны многочисленные ошибки. В то же время нельзя не признать, что он дает и отдельные потрясающие по своей выразительности экземпляры. Со временем, я надеюсь, количественный показатель этих исканий должен непременно перейти в новое качество. Острые эксперименты и традиция, взаимодействуя, должны дать, наконец, что то новое, которое не будет нас так раздражать – может быть, новый канон (как систему принципов), адекватный запросам времени и отвечающий нашей ностальгии по красоте и нашим духовным запросам.
Но когда это произойдет – предугадать невозможно.
Михаил Кондиайн
архитектор, фирма «Земцов, Кондиайн и партнеры»
Поиск «настоящего» органичен человеческой природе. То, что он в наше время оказывается бесплодным, говорит о духовном кризисе. Когда и как найдет искусство новую опору, – вряд ли кто скажет. Но выбора нет: абсурдистскому классицизму техно-рацио может придти на смену только новая чувственность, а вместе с ней новое барокко. В архитектуру вернется пластическое соответствие человеческому телу, сомасштабная человеку пространственность, вернется деталь.
Андрей Ухналев
кандидат искусствоведения
Думаю, что архитектура будет все в большем диалоге с природой, с культурно-историческим наследием. Будет экономное отношение к энергии, т.е. все выше станет энергетическая эффективность зданий.
Если не уйдет, то смягчится разделение людей по их финансовым и социальным возможностям (здесь я согласен с мнением И. Коробьиной).
И архитектура обязательно будет красивой – на новом технологическом уровне и с вечными человеческими ценностями.
Анатолий Столярчук
архитектор, руководитель «Архитектурной мастерской Столярчука»
Рассуждать о магистральных перспективах развития мировой архитектуры было бы с моей стороны самонадеянно. Я даже затрудняюсь определить стиль сегодняшней архитектурной действительности. В голове вертится что-то вроде: «стеклянный стиль» или «стиль большого кривлянья» или «новая эклектика» (пожалуй, ближе всего). Но точнее будет констатировать, что на архитектурной кухне происходит варка разных блюд, иногда пресных, иногда переперченных, но под общим девизом: «крайний индивидуализм».
Сольются ли эти огромные архитектурные «эго» в общий стилевой поток – это большой вопрос. У меня на этот вопрос ответа нет.
Сергей Шмаков
архитектор, руководитель мастерской №3 ОАО ЛенНИИпроект
Как я уже и сказал, существует и будет существовать архитектура большого аттракциона, архитектура шоу-бизнеса, мода на которую меняется каждый сезон (я не осуждаю, я просто констатирую). Она бывает более высокого уровня и менее высокого уровня. Эта тенденция очень мощная, однако по ней сильно ударил кризис, и она несколько утратила свою «ультрамодность», стала «косить» под экологию и т.д.
Вторая линия – это линия региональных школ, которые пытаются исходить из истории своего места, опереться на традицию. Не в смысле приставить колонну, желательно коринфского ордера, и тем самым получить индульгенцию от всех грехов – то, что вы, как мне кажется, называете классической традицией и то, что сегодня происходит. (Не зря существует неписанный закон: поставь колонну – разрешат на этаж выше). Я не считаю это нашей петербургской традицией. Наша традиция – это исходить из среды, контекста, например, — из системы дворов, из которой, собственно, и состоит исторический центр, а домами заполнялось все остальное. Если архитектор говорит, что строит традиционный жилой дом в центре Петербурга, а сам ставит пластину с четырьмя фасадами (как ставят храм), с непонятным направлением осей и т.д. – это уже не традиция…
Никита Явейн
архитектор, руководитель мастерской «Студия 44»
Мне представляется, что лозунг «назад в будущее» как никогда актуален сегодня. Но это не означает возврат к «традиционной», исторической архитектурной форме. Этот путь пройден архитектурой эпохи гуманизма (от Возрождения до наших дней). Мне кажется, что стратегически «третий путь» вообще лежит вне поисков «новой» формы. «Третий путь» есть поиск «новых смыслов», которые неизбежно выльются в новую форму. Эти «смыслы» поджидают нас в древнейших традициях, традициях, которые, иной раз, лежат за пределами исторического времени. Обращение к ним перевернут наши представления о законах формообразования. Они могут наполнить даже старые формы новым содержанием. О существовании этих древних традиций свидетельствует громадное количество артефактов, разбросанных по всему миру. Наиболее известные из них - пирамиды. Величие и притягательность этих сооружений заключено даже не в том, что они являются шедеврами мировой архитектуры, но в том, что они представляют собой «машины», часть древнейших технологий, позволявших человеку буквально выходить на уровень идеального. Не в этом ли заключен великий вызов современному человеку? Не в этом ли будущее архитектуры?
Владлен Лявданский
архитектор, директор архитектурной мастерской «Лявданский и Герасимов»
Думаю, архитектура постепенно превратится в крупномасштабный дизайн, не претендующий на роль «властителя дум». Это нормальный процесс культурной ротации (были времена зодчества, литературы, музыки, ИЗО…). А т.н. «твари» (сотворенные Богом) не менее сложны, чем люди (эти «венцы природы»), постоянно и в неимоверных количествах убивающие себе подобных в постоянных войнах.
Насчет «творческой капитуляции» – это несправедливо. Творчества становится больше, оно принимает массовые масштабы. Просто оно другое, по большому счету идет возврат к безымянному «фольклорному» этапу. Период «художественных стилей» пройден с большими, хотя и потенциальными, приобретениями для будущей мировой культуры.
Светозар Заварихин
доктор архитектуры, профессор СПбГАСУ
Поскольку разделение на два основных направления «традиционализм» и «модернизм» считаю несколько схематичным, то и «третий путь» – это только одна из веток развивающегося «древа архитектуры». Это ответвление логичный ответ на стремление человечества к энергосбережению, к «зеленому строительству». Формообразование энергосберегающих зданий будет продиктовано параметрами природных процессов и неважно, как этот стиль будет называться: «бионика», «органи-тек»… Главным становится архитектор-композитор, который на основе опыта прошлого и новых энергетических идей будет стремиться создавать архитектуру гармонии и комфорта.
Олег Романов
архитектор, президент Союза архитекторов СПб, директор фирмы «Архитектурная мастерская Романова»
Я не стал бы так однозначно оценивать бионику. Ведь элементы «бионики» мы можем усмотреть и в готике, и в модерне. Важно то, как этим воспользоваться.
Гораздо большее опасение вызывает у меня набирающее силу компьютерное моделирование, когда архитектор по сути превращается в придаток машины. Я бы сказал, что сегодня под влиянием разрушительного и отчасти уже бесконтрольного процесса попрания вечных архитектурных ценностей «фигуративная» и «абстрактная» архитектура все больше сближаются, а вместо имевшего место сто лет назад их активного противостояния ясно обозначился новый «излом». Это оппозиция рационального и иррационального, «евклидового» и «неевклидового». Для молодых архитекторов модернизм и традиционализм – это сегодня единый «евклидов», подвластный человеческому мозгу процесс, который поставил лучших мастеров начала прошлого века из разных лагерей в один ряд. Их же поиски простираются в область «неевклидовой», нелинейной архитектуры… Впрочем, как модернизм смог породить немало гуманных произведений, может быть, и «неевклидова» архитектура сможет создать человечные творения? Время покажет. Лично мне интересны опыты по взаимодействию линейной и нелинейной архитектуры.
Судя по всему, ближайший к нам по времени виток развития архитектуры будет двигаться в формате необиологического формообразования.
Михаил Мамошин
руководитель «Архитектурной мастерской Мамошина»
Мы должны вернуться к каким-то важным точкам отсчета. В том числе к своим национальным истокам, но не в плане стиля «а-ла рюс», а в плане глубинной самоиндефикации. Конечно, нам это трудно, поскольку мы радикальным образом и безвозвратно изменили все устройство нашей жизни. Исчезло весьма рациональная и гармоничная система с усадебными центами и окружающими их деревнями, которые тяготели, в свою очередь, к малым городам, а те – к большим… В теперешнем хаосе некоей новой опорой могут быть наши природные условия – наша громадная протяженность, равнинность, многоземельность и т.д. Нам не нужно стремиться к высотности и кричать о дороговизне земли. Может быть, нужно возвращаться вновь от крупных центров к малым городам, ища возможные новые импульсы для их возрождения.
В целом же, я думаю, классический и модернистский языки будут продолжать поиск диалога, как это не раз происходило в минувшем столетии. По поводу бионики как внешнего, прямого подражания природным формам я с вами согласен: это неверный путь. Иррационализм новейших течений, с одной стороны, в чем-то повторяет упомянутую вначале диалектическую спираль с ее чередованием рациональных и иррациональных стилей (древний Египет – античная классика – готика – ренессанс – барокко – классицизм). Другое дело, что новое атеистическое сознание, если признать существование духовных начал (Бога и Его антипода) скорее льет воду на мельницу последнего, делая современный иррационализм зачастую той богоборческой и античеловечной архитектурой вызова, о которой я говорил, отвечая на первый вопрос.
Иван Уралов
заслуженный художник РФ, профессор
Я тоже не большой поклонник биоформ и думаю, что это преходящее явление. Взаимодействие архитектуры с природой должно базироваться на более глубоких закономерностях.
архитектор, фирма «Земцов, Кондиайн и партнеры»
Конечно, все мы понимаем, о чем идет речь, когда говорится о модернизме в противопоставлении архитектуре XIX века, более раннего времени или некоторым направлениям в зодчестве XX столетия. Но, строго говоря, не следует судить о модернизме (примем для простоты такое наименование) как о принципиально иной архитектуре, переворачивающей ее так, например, как перевернул кино звук. Ссылка на «традиционность» здесь тоже не годится. Традиции локальных школ и направлений базируются на конкретных формах и приемах. Мы же говорим о самых общих принципах, которые существуют вне таких категорий как «традиционность», «каноничность». Сколько бы ни заявляли некоторые радикальные архитекторы о перевороте, который несут их проекты, это не более чем рекламные декларации. Архитектура все же остается и останется тем же, чем она была при фараонах.
Можно говорить о кризисе архитектуры (и искусства в целом), о ее вырождении в разновидность дизайна, о многом другом. Но все эти неприятные вещи не носят абсолютный характер, они существуют лишь в сравнении с вершинами, в существовании которых едва ли сомневается даже самый крайний ниспровергатель. Даже утверждение, что из архитектуры изгнана красота, верно лишь до некоторой степени. Если красота живет внутри архитектора, она находит выход, даже вопреки заблуждениям, которые он в себе культивирует или вопреки давлению обстоятельств.
Андрей Ухналев
кандидат искусствоведения
Да, считаю. Модернизм в архитектуре ХХ столетия чрезвычайно ярко проявил себя. Не рассматривать его с точки зрения хронологии невозможно. При этом не вижу никакого противопоставления триаде Витрувия – «польза, прочность, красота». В любом стиле можно сделать или хорошо, или плохо.
Анатолий Столярчук
архитектор, руководитель «Архитектурной мастерской Столярчука»
Нет, не считаю, как не считаю, что все явления можно делить на черное и белое. Тем более, что модернизм со временем имеет свойство перетекать в традиционализм. Разве «модерн» начала XX века – уже не традиционализм?
Сергей Шмаков
архитектор, руководитель мастерской №3 ОАО ЛенНИИпроект
Я не согласен с таким делением. Реальная жизнь архитектуры одновременно и сложнее, и проще, чем те искусственные схемы, в которые ее стараются загнать иные теоретики. Что касается сегодняшнего дня, то я не вижу никакой антитезы модернизма и традиционализма, вижу лишь не очень успешные попытки стилизации под авангард, под конструктивизм, под классику. То, что сегодня в России пытаются раскручивать как «неоклассику», на самом деле — новорусский стиль, проекция вкусовых предпочтений его заказчиков. Даже сталинскую неоклассику, базировавшуюся на дореволюционной школе и серьезном изучении наследия, называли псевдо-неоклассикой периода культа личности. То, что делается в этом направлении сегодня – это псевдо-неоклассика уже по отношению к той псевдо-неоклассике. Иными словами, это варваризированный сталинизм с элементами курортного средиземноморского китча, не имеющий к первоисточнику (архаике, дорике и даже к Палладио) уже никакого отношения.
Мне представляется более объективным деление на так называемую глобальную архитектуру (иногда ее называют архитектурой аттракциона, рекламной архитектурой) – и региональные школы. Первое направление культивирует острые и неоднозначные авторские решения (будь то Заха Хадид с ее скульптурными экспрессиями или Норман Фостер с его экологией и хай-теком, или Рем Колхас с его социальным направлением), оно диктует интернациональную архитектурную моду.
Второе направление связано с региональными школами и пытается опереться на национальные и даже локальные традиции. Здесь можно назвать в качестве примеров венгерскую, индийскую, испанскую, колумбийскую, аргентинскую школы… В США тоже говорят о местных школах. «Регионалы», как правило, создают экологичную, энергосберегающую, «устойчивую» архитектуру. Среди приверженцев этого направления есть известные на весь мир архитекторы (например, Алваро Сиза, Марио Ботта, Рафаэль Монео), которые, тем не менее, тяготеют к своему региону, зачастую отказываются строить в других местах или бывают там не столь успешны. Такая оппозиция мне более понятна, хотя и она отражает происходящие процессы достаточно условно.
Никита Явейн
архитектор, руководитель мастерской «Студия 44»
Cчитаю такое деление правомерным, однако мне также кажется, что действительно актуальная проблематика современной архитектуры лежит уже за пределами данной антитезы. Традиционализм и модернизм – явления одного порядка.. Одно произошло из другого. Между ними нет неразрешимых противоречий., они – две стороны одной медали. Их противопоставление необходимо для создания «силового поля», стимулирующего поступательное движения в архитектуре.
Для того, чтобы понять это достаточно, к примеру, посмотреть на традиционализм и модернизм с точки зрения художественно-конструктивной целостности архитектурной формы. И тут мы видим, что вся архитектура Нового времени, начиная с эпохи Возрождения и кончая современной архитектурой пользуется одним и тем же методом формообразования — «навешиванием» фасада на несущий каркас. Менялись технологии и материалы, типология и конструкции, но здания одевали и сбрасывали свои архитектурные «одежды» в зависимости от моды, эстетических или философских концепций. Поэтому при всем кажущемся различии «исторической» архитектуры Нового времени и современной архитектуры, даже несмотря на программный отказ последней от использования архитектурной детали, они принадлежат к одному и тому же явлению.
Если рассматривать историю архитектуры с точки зрения метода формообразования, становится ясно, что она (история) характеризуется чередованием периодов единства несущего каркаса с фасадом, когда художественная составляющая буквально «вырастает» из конструкции здания (готика), с периодами их «разобщенности». Ко второму типу и принадлежит вся архитектура Нового времени, включая современную архитектуру. Переход от одного метода формообразования к другому – не просто вопрос технологии. Каждый такой переход фиксирует смену цивилизационной парадигмы, т.е. является по сути вопросом мировоззренческим. Именно на этом рубеже сегодня стоит современная архитектура. Поэтому истинная проблематика современной архитектуры лежит не на формальном, и даже не на профессиональном уровне. а на уровне мировоззренческом.
Владлен Лявданский
архитектор, директор архитектурной мастерской «Лявданский и Герасимов»
Такое деление правомерно только для двадцатых годов. Качания маятника, борьбы мнений сейчас нет – все мирно сосуществует в рамках неоэклектизма, при этом традиционализм проявляется в вечной и неистребимой тяге к наглядной упорядоченности (симметрия и соответствие гравитации), что свойственно даже многим из тех новых зданий, которые внешне используют формы модернизма. Псевдоклассика коттеджей и вилл новых русских – не в счет. Они вне игры.
Светозар Заварихин
доктор архитектуры, профессор СПбГАСУ
Считаю, что деление на два больших русла: «традиционизм» и «модернизм» не имеет смысла. Триада Витрувия распространяется на все архитектурные стили, а гармоничные пропорции – золотое сечение и т.п. – должны присутствовать в любом здании, в любой архитектурно-художественной направленности.
Олег Романов
архитектор, президент Союза архитекторов СПб, директор фирмы «Архитектурная мастерская Романова»
Откровенно говоря, я считаю диалектику понятием устаревшим, уступившим место синергетике с ее поиском нового порядка в хаосе. Речь идет, скорее, о том серьезном водоразделе, когда искусство распалось на фигуративное и нефигуративное. Процесс этот завершился перед первой мировой войной и коснулся практически всех видов искусства, причем архитектура, пожалуй, стала замыкающим звеном в этой цепи. Эти две ветви существуют по сей день во всех видах искусства, включая музыку, театр и т.д. Архитектуру, опирающуюся на фундаментальные классические законы, я называю реалистической, фигуративной с таким же основанием, как живопись, основанную на жизнеподобии. По аналогии с озвученной вами модернистской линией я конкретизировал бы и классическую: античная архитектура, ренессанс, барокко, классицизм, классицистический историзм, классицизирующая ветвь ар-нуво, классицизирующая ветвь ар-деко, постмодернизм 1970-80-х годов. Оценивать сегодняшние процессы, пожалуй, преждевременно, но все же я думаю, что диалог современных петербургских мастеров с нашим городом тоже встраивается в эту цепочку.
Михаил Мамошин
руководитель «Архитектурной мастерской Мамошина»
Искусство представляется мне руслом реки, у которого есть два берега – левый и правый. Главное в реке – это, конечно, русло. Но берега его определяют и влияют на весь облик реки. Они могут быть разными, крутыми или пологими, заросшими или пустынными. Но эта разность может в итоге породить динамичное и гармоническое целое. Отрицать упомянутые вами два направления бессмысленно, потому что они реально существуют, однако я не стал бы давать им однозначные оценки. Модернизм был порожден новым сознанием. Новым идеям стало тесно в старых формах. Тогда же подоспели и новые технологии, которым тоже стало тесно в старых формах. Революционный поворот в искусстве стал во многом объективной реакцией на предшествующий идейный и формальный застой. В новых своих поисках человек все равно остается человеком с теми же законами восприятия, в той же системе спектра и т.д. Ошибки происходят тогда, когда человек хочет уподобиться своему Создателю бросает Ему вызов, а вслед за этим и своей собственной человеческой сущности; пытается создать нечто небывалое и противоестественное и гордится этим. Здесь стоит вспомнить падших ангелов и задуматься над уготованной им участью…
Иван Уралов
заслуженный художник РФ, профессор
В последней монографии о Жолтовском С.О. Хан-Магомедов пришел к выводу о двух суперстилях в нашем искусстве. Лидером первого был Жолтовский, а лидером второго – Иван Леонидов. В тот период наша архитектура была полноценной частью общемирового архитектурного процесса, а кое-в-чем даже опережала его. То, что происходило у нас в стране, было для нас самым важным, и я считаю, что это правильно. Позже, в результате насильственной ломки, пришло горькое осознание того, что мы бесконечно отстали, а вместе с ним и стереотипное убеждение, что все стоящее в архитектуре может происходить только на Западе и ни в коем случае не у нас. По этому поводу современный классик модернизма Луис Канн, приезжавший к нам с лекцией, сказал буквально следующее: «Вы, русские архитекторы, – странные люди. В начале ХХ века вы создали авангард, который удивил весь мир и открыл новые пути архитектуры, но затем отказались от него. Затем вы стали осваивать классическое наследие и тоже создали искусство, равного которому не было тогда нигде, но и это бросили. Вместо этого вы взяли наши второсортные журналы и стали их копировать. Я вас не понимаю».
Хан-Магомедов пришел к выводу, что генетика этих двух суперстилей настолько разнородна, что они «не уживаются». Мне же это утверждение кажется спорным.
Владимир Попов
почетный президент Союза архитекторов СПб, зав. кафедрой архитектуры института им. Репина
Ирина Бембель, искусствовед, редактор журнала «Капитель»:
Лично у меня на уровне подсознания термины «классическое» и «красивое» тождественны. Но если в живописи «классическое» означает близкое к натуре, но очищенное от случайностей и искажений, то в архитектуре роль прекрасной «натуры» выполняет, как я считаю вслед за многими идеалистами, объективное высшее Начало, подсознательная память о Котором, закрепленная в канонах, и служит ориентиром в смысле КРАСОТЫ зданий и ансамблей. Из «современной архитектуры» понятие КРАСОТЫ в традиционном смысле («прекрасное должно быть величаво») исключено. Ее с успехом заменили принципы функционального удобства с одной стороны и агрессивной свободы творческого эго – с другой. Что есть, по-вашему, красота в архитектуре и можно ли считать случайным тот факт, что этот термин практически исчез из профессионального лексикона?
Нет, то, что термин красота исчез из современного лексикона далеко не случайно. В 1975 г. в нью-йоркском Музее современного искусства была организована выставка «The Architecture of Ecole des Beaux-Arts» (Архитектура [французской] Академии художеств). Как бы отвечая на Ваш вопрос, куратор выставки Артур Дрекслер в предисловии к ее каталогу писал: «Легко поддающиеся репродуцированию геометрические формы особенно хорошо сочетались с требованиями конвейерного производства, однако конвейерное производство совсем не обязательно должно быть ограничено производством простых геометрических форм… Морализаторское зацикливание на удобствах и конвейерном производстве привело к антиисторическому уклону, последствия которого еще до конца не осознаны, хотя уже до боли знакомы по тем местам, где современная архитектура соприкоснулась с городской средой». Вряд ли я могу что-либо добавить к словам Дрекслера.
Антон Гликин
(Нью-Йорк), архитектор, кандидат философии, президент ассоциации «Классический Город»
Для меня красота в архитектуре – это пластическая и пространственная выразительность. В моем лексиконе этот термин есть, и я, не задумываясь, использую его применительно и к храмам в Пестуме, и к Гауди, и к собору в Реймсе, и к капелле в Роншане, и к музею Гуггенхейма Райта… Но всегда к конкретным вещам! Не к стилям. Обобщение тут невозможно. Если наличествуют обязательные качества любого нормального творчества – честность и свобода (плюс способности и вкус) то на выходе и получается красота.
То есть, из современной архитектуры «понятие красоты» никоим образом не может быть исключено. Как и из любой другой. Если, конечно, не связывать «понятие красоты» конкретно с ордером. Или еще с какой-нибудь определенной стилистикой. Но это было бы неправильно.
Я, кстати, совершенно не понимаю, почему нынешние московские «классицисты» стилизуют только европейскую ордерную архитектуру. Чем она хуже древнеиндийской или древнерусской? Или древнеамериканской? Или мавританской? Шедевры же есть всюду.
Вон туркменбаши Ниязов весь Ашхабад застроил выдающимися произведениями «неомусульманской» архитектуры. По-моему, это то же самое художественное явление, что и московский неоклассицизм. Не лучше, но и не хуже. Слово «классический» ассоциируется у меня только с понятиями «устоявшийся», «очевидный», «знакомый». Например, «классический труд». Или «классики литературы». К «классицизму» (в стилистическом смымсле) оно отношения не имеет.
Из ХОРОШЕЙ современной архитектуры исключена не красота, а стилизации под исторические образцы. А «красивая стилизация» – это довольно сомнительный комплимент.
Дмитрий Хмельницкий
(Берлин), историк архитектуры, доктор-инженер (кандидат наук)
Все три составляющие знаменитой триады Витрувия подвергаются сегодня корректировке и становятся все более субъективными и относительными. Например, мой старший коллега и учитель архитектор Олег Фронтинский считал, что искусство заключается в достижении максимального эффекта минимальными средствами. Если развивать эту мысль, то архитектура может оказаться великой просто в силу тех скромных средств, которыми оперировал проектировщик. Самым сложным составляющим является красота, ведь она – понятие эмоциональное, и здесь «на вкус и цвет товарищей нет». Хотя формальные признаки красоты в архитектуре, безусловно, существуют и касаются пропорций, соотношения масс, наличие золотого сечения и т.д. Мой подход к красоте скорее можно назвать умственным, рациональным. И я считаю, что если архитектор осмысленно и последовательно применил все те законы и принципы, которые он усвоил в процессе обучения и проверил на собственном опыте – его проект будет красив.
Святослав Гайкович
архитектор, руководитель фирмы «Студия-17»
В том, что термин «красота», может быть, и исчез, ничего плохого я не вижу. Этот термин, вообще-то непрофессионален; строго говоря, он предназначен для использования в быту. В науке существуют эквивалентные ему понятия – художественный (архитектурный) образ, эстетическое содержание – более емкие и сложные.
Эстетические качества всякого произведения искусства (или чего-то, что считается таковым) укладываются в широкую шкалу, заключенную между «прекрасным» и «безобразным». Расшифровка, анализ и оценка эстетических качеств произведений искусства и есть задача искусствоведения (архитектуроведения). Но выводы зависят от позиции, занимаемой «анализатором», от его взглядов на природу и задачи искусства, наконец, просто от вкусовых предпочтений. Я не силен в религии, поэтому не берусь рассуждать о высшем начале, но допускаю, что «красота» в классическом понимании действительно с чем-то высшим связана. И по этой причине, и просто в силу длительности своего воздействия на человеческую натуру, а также ей, натуре, соответствия, критерии красоты в классическом понимании этого условного термина укоренились в относящихся к европейской цивилизации людях на генетическом уровне. Отсюда – инстинктивное (подсознательное) стремление сравнивать новое, модернистское, со старым, классическим, – и часто не в пользу нового.
Владимир Лисовский
историк архитектуры, доктор искусствоведения
С красотой вышла некрасивая история. Эстетика с ней не справилась ввиду того, что критерии ее меняются с каждым новым сезоном.
Тут тоже сказалась слабость языковой редукции. Красота не укладывается в словесные определения. Данное Бл. Августином понимание красоты как «сияния» истины производит убедительное впечатление, но редко обращают внимания на то, что тут главное в самом «сиянии» которое оказывается чем-то довербальным и при усилении ведет к ослеплению. Журнал «Вог» не советуется ни с Августином, ни с Витрувием но вполне красив. Я согласен с Вами в том, что в понятии красоты сидит какая-то бацилла подсознательной памяти. Но эта память тем и отличается, что она под сознанием. Пытаясь извлечь ее оттуда, вспоминаешь, конечно, не Витрувия, триада которого ничего не дает, кроме риторики, а магические обряды, страшные оргии и ужасы инициации.
«Красота – страшная сила» – до сих пор повторяют представительницы прекрасного\слабого пола, видимо, выуживая из своего подсознания какие-то архетипы матриархата. Достоевский же, не знаю с чего, поставил Красоту на место Спасителя. Казалось бы, что Истина и Добро тут были бы уместнее как члены подновленной, по сравнению с Витрувием, христианской триады. Что касается функционалистской редукции красоты к пользе, то об этом написана масса диалектических диссертации, в которых категории Витрувия расцвечены прагматической и марксистской риторикой. Но все же довольно бесплодной.
В архитектуре красота не всегда играет главную роль. Вот в Петербурге стоит очень красивый Зимний Дворец. Но перед ним река Нева, без которой красота дворца была бы уже не та. Но можно ли сказать, что и река Нева красива? Вы задаете вопрос, на который пока ни наука, ни философия не дали ответа.
Александр Раппапорт
(Москва), архитектор, научн. сотрудник НИИТИАГ РААСН
Конечно, для идеалиста и вообще большого круга зрителей тождество понятий «красивое» и «классическое» характерно и неудивительно в силу «раскрученности» и огромного информационного поля классической архитектуры. Однако, на мой взгляд, профессиональному сообществу более привычны термины – пропорциональность, качество архитектурной среды, новаторство, при этом само слово «красота» упоминается редко и воспринимается как нечто обязательное, то, чего должен добиваться архитектор в качестве результата. Относительно меня лично этот термин никогда не исчезал, всегда являлся упрощенным внеаналитическим критерием качества объекта архитектуры, также и очень большое количество непрофессионалов интуитивно отличает пропорциональное от непропорционального, красивое от некрасивого, талантливое от неталантливого. Красота в архитектуре для меня – это сложение факторов из разных аспектов архитектурного процесса в эстетически завершенную форму, подтвержденную оценками и специалистов, и дилетантов.
Сергей Орешкин
архитектор, руководитель фирмы «А’Лен»
Для меня более важными являются средовые и пространственные качества архитектуры, нежели декоративные. Пространственные переживания намного сильнее, чем переживания, скажем, аритектурных деталей, качества фактуры и являются важнейшим орудием архитектора, формирующего либо гуманную, либо вредную для человека среду. В этом смысле мне особенно близка японская архитектура, например, Хироши Хара. Этот архитектор не делает безобразного – это уже здорово. Его решения очень современны и при этом вполне гармоничны для своего контекста; в то же время они выражают определенную философию и отвечают социальному запросу. В них есть своя лаконичная красота, как в прочем во многих лучших достижениях современной архитектуры.
Михаил Кондиайн
архитектор, фирма «Земцов, Кондиайн и партнеры»
Некоторые действительно считают, что «красота» – дискредитировавшее себя понятие, и посредством его нельзя давать эстетическую оценку. Мне кажется, так могут говорить те, кто лишен эстетического чувства, вкуса. Что говорить, таких людей немало, и они сейчас диктуют свою волю, в том числе и в искусстве.
Определить красоту я не осмелюсь. Думаю, это невозможно. Знание красоты – интуитивное. Это, как различение света и тьмы. Ну пусть красота будет одной из эманаций Истины или, переход.
О красоте в архитектуре… Пространственная, ритмическая организация, распределение масс, пропорции… Но это все не определяет красоту, а вытекает из нее! Вовсе не закреплена в канонах красота. Она проявляет себя как раз там, где из них выходят. Красота рождается в творчестве, а творчеству чужды каноны. Оно как раз – разрушение рутины, открытие. Только не того, что есть, но было скрыто, а того, чего вовсе не было.
Болезнью непризнания красоты поражено не только искусство, но и наука о нем. Чем глубже погружено искусствоведение в свой предмет, тем последовательнее избегает оно оценок с эстетических позиций. В самом деле, научное знание предполагает объективизацию суждений, а здесь – полный произвол. Считается, что «красиво – некрасиво» это субъективизм. Но на самом деле искусствоведение без видения красоты это как если в суде с математической точностью доказать виновность, а от вынесения приговора отказаться. И вот мы видим среди искусствоведов множество людей, которые много знают об искусстве, но самого главного в нем не видят.
Андрей Ухналев
кандидат искусствоведения
Да никуда термин «красота» не делся. Повторюсь, для меня красивы здания классической архитектуры в их лучшем исполнении, но красивы и многие современные архитектурные решения, выполненные настоящими мастерами. Только красота там другая.
Анатолий Столярчук
архитектор, руководитель «Архитектурной мастерской Столярчука»
Нет, для меня не тождественны. Эта парочка меняется с эпохами. Легко представляю, что для творцов модерна тождественны были «модерн» и «красивое», для конструктивиста – «конструктивизм» и «красивое» и т.д. вплоть до сегодняшнего дня.
Или вспомним пассажи Н.В.Гоголя в повести «Невский проспект», где он ополчился против обрыдшего классицизма (столь для нас «красивого»).
Сергей Шмаков
архитектор, руководитель мастерской №3 ОАО ЛенНИИпроект
Да его никогда и не было! Вы напоминаете мне нашего декана Муравьева. Вместо консультаций он любил заявлять: «И чтобы было мне красиво!» (продолжительный смех). Этот термин приемлем только для бытового сознания и к искусствоведению не имеет никакого отношения. Это вкусовщина. Я уверяю вас, что серьезные модернисты первого поколения разбирались в классической архитектуре гораздо лучше, чем неоклассики вроде Мордвинова. Меня равно приводят в восторг римский Пантеон и капелла в Роншане. Если брать Россию – могу назвать церковь Покрова на Нерли, собор Василия Блаженного и мавзолей Ленина…
Никита Явейн
архитектор, руководитель мастерской «Студия 44»
КРАСОТА в архитектуре, как и во всяком искусстве, есть искусство передачи ИДЕАЛЬНОГО. Архитектура всегда апеллировала к идеальному, вечному. Она, в своих высших проявлениях, являлась проекцией этого вечного на земле. Но весь пафос современной архитектуры зиждется на отрицании такой категории как красота. Это происходит потому, что современная архитектура есть выражение исключительно бренного, временного и даже сиюминутного. Для нее не существует Идеального, а, следовательно, и — Красоты.
Владлен Лявданский
архитектор, директор архитектурной мастерской «Лявданский и Герасимов»
Красота классики (это всего несколько произведений греческой античности и русского классицизма) – это высшее за всю историю человечества достижение рафинированного, нематериального и нефункционального формотворчества. И это счастливое, но весьма кратковременное стечение исторических обстоятельств, хотя и подготовленное генетикой саморазвития культуры. Такое больше не повторится, как детство человека и человечества. Поэтому, если красоту связывать только с классикой, это значит, вольно или невольно отрицать факт взросления человечества (и как быть с теми регионами планеты, где классики в нашем понимании вообще не было? Им, бедным, откажем в красоте?). Но даже в «еврозоне» есть красота готики, того же функционализма и пр. И везде, во всех регионах есть необозримая и непритязательная красота исторических поселений. Это то естественное, которое сродни античности и всему, которое можно обозначить как эра ремесленного «искусства» («тэхнэ»), когда никто не самоутверждался как художник, а просто хорошо делал свое дело.
А сегодня термин «красота» ушел не только из архитектуры, но и из изобразительного искусства, переместившись в сферу дизайна. Но это долгий разговор…
Светозар Заварихин
доктор архитектуры, профессор СПбГАСУ
Вспоминая того же Витрувия, можно отметить, что третья составляющая «Красота» находится в скобках. Считаю, что это не игнорирование понятия «Красота», а понимание, что в эпоху Ренессанса красота это само собой разумеющееся. Не согласен, что Красота присутствует только в Классике. Могу привести пример из сферы живописи. Все помнят, что в конце XIX в. академический-классический подход в преподавании живописи в Академии Художеств вызвал раскол в среде художников и содействовал образованию нового движения – передвижников. При этом Красота не исчезла, только поменялся формат тем и способы экспонирования. Возвращаясь к архитектуре, можно утверждать, что важен не формат – классическое или современное – а важно талантливое воплощение архитектурно-художественной идеи.
Олег Романов
архитектор, президент Союза архитекторов СПб, директор фирмы «Архитектурная мастерская Романова»
Мне кажется более уместным понятие «гармония». Оно имеет отношение и к абстрактному, и к фигуративному искусству, и комментировать это очень трудно. Каждый человек настроен, «заточен» на нее по-своему, в индивидуальном восприятии гармонии задействованы как субъективные, так и объективные компоненты, работающие, главным образом, на уровне подсознания. Так, супрематизм и рационализм в архитектуре были больше нацелены на формальную сторону, на поиск некоей «новой красоты», чем на функцию.
Михаил Мамошин
руководитель «Архитектурной мастерской Мамошина»
Если заменить слово «красота» словом «прекрасное», то я согласен. Про современную архитектуру нельзя сказать, что она прекрасна. Красива – да, может быть, но прекрасна – нет. Я не понимаю, почему, но, может быть, это опять же связано с отходом человека от своего Творца, источника прекрасного. Другое дело, что я не могу назвать прекрасными и современные церковные постройки. Вероятно, потому, что делают их те же люди, дети своего времени.
Иван Уралов
заслуженный художник РФ, профессор
Я считаю, что красота заключается в гармонии и не зависит от стиля сооружения. Я не считаю, что красота исчезла. Капеллу Роншан я смело могу назвать прекрасной. Я могу назвать прекрасными постройки Миса Ван дер Роэ – по той чистоте и изысканному минимализму, которых он достиг. Сюда же я отношу произведения Аалто, некоторые постройки Марио Ботта… Конечно, гораздо больше зданий проходных, массовых, которые нельзя назвать произведениями искусства. Но так было всегда. Изделия индивидуальные, ручные, штучные, всегда ценились очень высоко.
Владимир Попов
почетный президент Союза архитекторов СПб, зав. кафедрой архитектуры института им. Репина
Ирина Бембель, искусствовед, редактор журнала «Капитель»:
Существуют ли абсолютные критерии красоты?
Объективные законы красоты существуют. Красота применительно к архитектуре – это система геометрических закономерностей, поддающихся научному анализу и имеющих аналогии в природе. Например, если проанализировать геометрические построения, используемые Борромини в его барочных церквях, то их геометрические аналоги можно найти в кристаллах растений. Но красота – это не только чистая геометрия. В мире достаточно монстроидальных железобетонных сооружений с формальной точки зрения отвечающих принципам золотого сечения, а также другим законом классической гармонии – например архитектурная бионика. Красота – это еще и архитектурный язык, знакомые «слова» – профиля, орнаменты, которые в модернизме были заменены в лучшем случае интонациями. Поэзию, состоящую из абстрактных звуков, бывает занятно послушать, но это красота неполноценная.
Антон Гликин
(Нью-Йорк), архитектор, кандидат философии, президент ассоциации «Классический Город»
Да, в той степени, в какой способности и вкус можно считать качествами объективно определяемыми. Стилистических методов изготовления «красоты» не существует. В рамках любого формального стиля вещи могут быть плохими и хорошими, красивыми или нет. Зависит это опять же, от способностей и вкуса.
Дмитрий Хмельницкий
(Берлин), историк архитектуры, доктор-инженер (кандидат наук)
В практическом смысле, несомненно, существуют: образование и приобщение к цивилизации приближают к ним. Теоретически абсолютные критерии красоты божественны, а потому недостижимы. Для иных и узор, выложенный из кирпича на гладкой стене, умещается в критерии красоты. А другие ищут всю жизнь и считают, что красота за горизонтом. Вообще-то, лучше почитать Арчибальда Элисона и Канта…
Святослав Гайкович
архитектор, руководитель фирмы «Студия-17»
Нет абсолютных критериев красоты – они изменяются во времени и в пространстве. Однако критерии классической красоты, по моему мнению, наиболее близки к абсолютным.
Владимир Лисовский
историк архитектуры, доктор искусствоведения
Не знаю. Но не очень понятно Ваше обращение к «абсолюту». Где Вы встречаетесь с абсолютом? В детстве для меня абсолютным критерием и одновременно проявлением красоты был именно сам салют, точнее фейерверк над Невой – когда стреляли ракетами с Заячьего острова в питерское многострадальное Небо. Повзрослев, я и в фейерверках разочаровался.
Александр Раппапорт
(Москва), архитектор, научн. сотрудник НИИТИАГ РААСН
На мой взгляд, нет, но в воздухе, наверное, уже не одну тысячу лет витает надежда на вычисление законов красоты из-за того, что человечеству совершенно нематематически удалось создать значительное количество архитектурных шедевров исключительно в творческом процессе.
Сергей Орешкин
архитектор, руководитель фирмы «А’Лен»
Полагаю, что да – в виде некоего генетического кода или законов восприятия. Но представления о красоте постоянно меняются в соответствии с религиозными, социально-бытовыми и прочими запросами различных сообществ. В ответ на эти запросы с течением времени каждое из сообществ вырабатывает свой канон, который эффективно «работает» некоторое время, чтобы затем уступить место новому.
Михаил Кондиайн
архитектор, фирма «Земцов, Кондиайн и партнеры»
На основании сказанного выше, ясно, что я не сторонник разлагать красоту на атомы. То есть, профессионалам надо, конечно, проникать в особенности рисунка, колорита, композиции и т. д. Надо об этом думать и говорить, чтобы свой вкус развивать и заострять, держать себя в тонусе, и других учить видеть, глаза им раскрывать. Но перспектива здесь все же обратная: не умелость и знания производят красоту, а внутреннее видение красоты художником производит и линии, и пропорции. Никто не строит всерьез «золотые сечения» при помощи линейки, а ищут «на глазок».
Андрей Ухналев
кандидат искусствоведения
Не знаю.
Анатолий Столярчук
архитектор, руководитель «Архитектурной мастерской Столярчука»
Нет, не существуют, эта величина не абсолютная, и относительная «красота» – это коллективное умопомрачение, разное для разных эпох. Так же как (к счастью) не существует единственной и незыблемой «правды» в архитектуре. Разное архитектурное время исповедует свою «правду» (или «правды»).
Сергей Шмаков
архитектор, руководитель мастерской №3 ОАО ЛенНИИпроект
Простите, но такая постановка вопроса – это жуткий провинциализм.
Никита Явейн
архитектор, руководитель мастерской «Студия 44»
Да, существуют. Это вопрос признания иерархии ценностей. Если мы признаем существования в мире высшего начала (как бы мы ЭТО не называли), то вопрос о существовании абсолютной красоты решается автоматически.
Владлен Лявданский
архитектор, директор архитектурной мастерской «Лявданский и Герасимов»
Конечно, нет, и быть не может (см. выше, п. 2). В истории уже были попытки найти окончательную прекрасную форму. Они дали свои результаты в виде отдельных произведений. Жизнь сохранила часть из них как предмет восхищения, вдохновения и изучения, но сама, обтекая их, полилась дальше, к поискам новой красоты.
Светозар Заварихин
доктор архитектуры, профессор СПбГАСУ
Думаю, что абсолютных критериев красоты не существует. Но следует задуматься, что где-то на биологическом уровне у каждого человека есть некие «хромосомы» или «гены», которые заставляют его восхищаться архитектурными шедеврами с вероятностью в 90%. Тоже происходит и в музыке. Одна мелодия покоряет и остается на века, другая забывается сразу же.
Олег Романов
архитектор, президент Союза архитекторов СПб, директор фирмы «Архитектурная мастерская Романова»
Скорее, нет. Красота слишком многообразна. Мы можем лишь интуитивно угадывать, отыскивать, нащупывать ее, либо попадая, либо промахиваясь. При этом и попадания, и промахи может определить только время. С другой стороны, всегда предпринимались попытки анализа восприятия красоты и попытки отыскания ее «формулы», продолжающиеся и сегодня. Сюда относятся система возрожденческих пропорций, золотое сечение, модулор Корбюзье и другие аналитические попытки, идущие вдогонку интуитивным ощущениям.
Михаил Мамошин
руководитель «Архитектурной мастерской Мамошина»
Для верующего человека абсолютная красота – это Бог. Зримые критерии красоты – это дела Его рук. Божественная природа, которая иногда может быть грозной и приводить в трепет, но все равно остается прекрасной и величественной. Именно природа, созданная помимо нашего разума, является объективным критерием красоты для всех людей, как верующих, так и атеистов. Если мы будем смотреть на природу как на источник красоты, то и классики, и модернисты найдут здесь свежий родник для своего творчества, а без этого и классика будет мертвоватой, а модернизм станет чистой схоластикой, продуктом нашего несовершенного разума.
Иван Уралов
заслуженный художник РФ, профессор
Я могу сказать, что существуют произведения, которые можно назвать эталонами абсолютной красоты – такие, например, как храм Покрова на Нерли. Но это, скорее, результат интуиции, озарения. Наверное, есть и абсолютные критерии. Но как их вывести? Жолтовский, например, исходил из пропорционального строя. При этом, даже копируя Палладио, он мог сознательно изменить пропорции оригинала, как, например, в особняке Тарасовых по мотивам палаццо Тьене. Он считал, что к старости архитекторы под гнетом прожитых лет, утяжеляют пропорции своих произведений, поэтому и посчитал нужным «вернуть» дому Тарасовых легкость стиля молодого Палладио.
Впрочем, тот же Жолтовский говорил, что можно нарезать тухлую колбасу в золотом сечении, но она от этого не станет свежей…
Владимир Попов
почетный президент Союза архитекторов СПб, зав. кафедрой архитектуры института им. Репина
Ирина Бембель, искусствовед, редактор журнала «Капитель»:
Оборотная сторона традиционализма и «абсолютной» красоты – неизбежные паразиты: салон и китч, притом намного более низкого качества, чем, скажем, сто-двести лет назад. Существуют ли подобные проблемы у «современной архитектуры»?
Конечно такие проблемы существовали, существуют и будут существовать. Например, проект Эрика ван Эгераата представленный на конкурс реконструкции Новой Голландии – это китч. Архитектор «глубокомысленно» связал название петербургского ансамбля «Новая Голландия» с образом старой Голландии, предложив дополнить ансамбль модернисткой имитацией островерхих голландских домиков. Своей обезоруживающей прямолинейностью этот прием напомнил мне исполнение органных произведений Баха на балалайке, когда-то практиковавшееся в СССР. Китч – это, прежде всего, тиражируемая банальность, непонимание ситуации, момента, контекста. В период агонии классицистической программы французской Академии художеств один ее студент в 1968 году сделал проект маяка в виде сфинкса, у которого в глазницы были вмонтированы прожектора. Современные московские псевдоклассические новоделы – это китч; простое репродуцирование колонн и лепнины, простое противопоставление старого и нового, простая имитация газового фитиля в виде небоскреба – все это китч. Китч – это отсутствие гибкости, сложности, претенциозная посредственность.
Антон Гликин
(Нью-Йорк), архитектор, кандидат философии, президент ассоциации «Классический Город»
Китч и безвкусица – составляющие любой художественной жизни, любых эпох и направлений. Терминов «традиционализм» и «абсолютная красота» я в этом контексте просто не понимаю.
Дмитрий Хмельницкий
(Берлин), историк архитектуры, доктор-инженер (кандидат наук)
То, что я более всего я не терплю в архитектуре, и от чего предостерегаю студентов – это так называемая «художественность», то есть фальшивая красивость, рожденная без ясной концепции в голове, не базирующаяся на рациональном, осмысленном основании.
Теперь о китче. В современной архитектуре он находится на грани непрофессионализма и всерьез о нем говорить нет желания. К сожалению, ему способствует тенденция к временности, краткосрочности архитектурных сооружений и неизбежная безответственность временных решений, если такая тенденция будет развиваться.
Святослав Гайкович
архитектор, руководитель фирмы «Студия-17»
Если говорить о современной российской архитектуре – по преимуществу модернистской, – то она почти вся китч, потому что плетется в хвосте западных тенденций и перепевает чужие песни. А вообще китч, как и салон, неистребим так же, как и поп-культура – бич высокой культуры.
Владимир Лисовский
историк архитектуры, доктор искусствоведения
Вы считаете «салон» и «китч» паразитами? Возможно, впрочем, экология учит нас, что все животные – паразиты. А салон и китч при всей своей неабсолютности все же весьма живые – что же касается того, что двести лет назад и паразиты были получше, так что поделать. Это эффект перспективы.
Александр Раппапорт
(Москва), архитектор, научн. сотрудник НИИТИАГ РААСН
Вопрос Вами задан в общей догмативной форме и как-то ставит в тупик. Дело в том, что никто не доказал, что традиционализм и «абсолютная» красота – связанные понятия. Примеров неудачной интерпретации классической традиции множество, в основном причины две: слабый учебный процесс по классической школе и вмешательство неспециалистов от власти и бизнеса в архитектурную сферу.
Сергей Орешкин
архитектор, руководитель фирмы «А’Лен»
Конечно. Слишком большая свобода провоцирует некоторых неправильно ее использовать.
Михаил Кондиайн
архитектор, фирма «Земцов, Кондиайн и партнеры»
Пожалуй, это одна из самых сложных для понимания проблем сегодня. Суррогаты архитектуры и были, и есть. Только старые суррогаты теперь провозглашены памятниками, и говорить плохо о них нельзя. Кроме того, существует дрейф общего суждения, и мы сейчас Альма Тадему или Семирадского с улыбкой, но принимаем. Все же преклониться перед этим художественным подвигом можно. Мы в разделе «Высокое» открыли маленькую секцию «Салон».
Новые суррогаты порой так ловко прикидываются чем-то настоящим, что можно обмануться. Собственно, дизайнерский подход в архитектуре это и есть сейчас главный источник производства суррогатов. Нечто хорошее на письменном столе, увеличенное в 200 раз перестает быть вещью, но не становится архитектурой. При этом оно может остаться интересным и острым. На это и обманываются.
А есть и другие примеры: каркас обряжают в одежку, меняя ее, пока начальникам жизни не понравится. Из этого может получиться даже «красивое» палаццо. На самом же деле – пустота. Оболочка – это же не архитектура, это только лузга от семечек. Архитектура – честное искусство. Вернее, архитектура – искусство, когда она честна. А когда архитектура – не искусство, то она и не архитектура.
Обывателям свойственно полагать, что роль архитектора состоит в украшении здания всякими наличниками, карнизами. Оказывается, архитекторы нередко действуют по таким же представлениям. Приходится подчеркивать, что архитектура обнимает все существо здания, приводит в единство и взаимосвязь все стороны его естества и все наполняет эстетическим содержанием.
Андрей Ухналев
кандидат искусствоведения
Да, существуют. На мой взгляд, все дело в качестве проектных решений, их реализации, финансировании, взаимопонимании заказчика и архитектора.
Анатолий Столярчук
архитектор, руководитель «Архитектурной мастерской Столярчука»
«Большая» архитектура и «китч» будут сосуществовать всегда, как классическая музыка и шлягер, как реализм и примитивизм в живописи. При этом нельзя утверждать, что «китч» только ругательное слово. Например, в торговой архитектуре он уместен, поскольку призван огорошить потенциального покупателя и затащить его внутрь. У жилой архитектуры – другие задачи и здесь «китч» будет только служить расшатыванию нервной системы.
Сергей Шмаков
архитектор, руководитель мастерской №3 ОАО ЛенНИИпроект
Китч в современной архитектуре возникает, прежде всего, как реакция на вкусы заказчиков, ориентированные на Дубаи, турецкие курорты и т.п. На все это наслаиваются издержки наших технологий, экономия на материалах, и получается соответствующий результат.
Никита Явейн
архитектор, руководитель мастерской «Студия 44»
Конечно существуют. Что есть «салон» и китч? Это – прямое копирование или манипулирование «пустой» формой, оболочкой, без постижения идеи, создающей эту форму. Это – архитектурная некрофилия со всеми вытекающими последствиями. «Современная архитектура» от этого тоже не застрахована.
Владлен Лявданский
архитектор, директор архитектурной мастерской «Лявданский и Герасимов»
Китч и салон отнюдь не оборотная сторона традиционализма и «абсолютной красоты». У них другая природа. Это социальное явление, возникшее в период, когда стали разрушаться социальные перегородки между слоями общества, когда началось перемешивание культур. В этих условиях салон был способом сохранения культуры «полусвета», а китч стал выражением агрессивного вторжения в этот «высокий слой» путем подражания манерам и одежде (в том числе, архитектурной).
В современной архитектуре салон и китч — в одном флаконе (блестящий пример – отель на пл. Островского). И дело здесь не только в амбициях заказчиков или в потакании их вкусам (нередко – по экономическим соображениям), но и в природе современного этапа бытия самой архитектуры, которая сегодня осталась «беспривязной», без какого-либо единого стилистического (формотворческого) стержня.
Светозар Заварихин
доктор архитектуры, профессор СПбГАСУ
Салонная архитектура (гламурная) и китч существуют и сегодня. Трудно сравнить подобное явление двухсотлетнего прошлого и современную ситуацию. В одном они схожи – в относительном безвкусии и соответственном качестве. Вообще «китч» принадлежит в большей степени к дизайну и нужно признаться, что иногда бывают талантливые решения, обычно связанные с точной и изобретательной постановкой художественной задачи.
Олег Романов
архитектор, президент Союза архитекторов СПб, директор фирмы «Архитектурная мастерская Романова»
Все, что существует на уровне массово-бытовом, обычно ближе к китчу, чем к высокому искусству. В то же время отдельные явления, которые изначально воспринимались как китч, позже завоевывали себе место на орбите серьезного искусства или были использованы в его «кухне» (например, архитектура ар-деко). Я бы объяснил это тем, что китч подразделяется на две принципиальные категории. Первая – это честный профессиональный ответ на определенный социальный заказ. Вторая – просто неумелое, безвкусное подражание, и здесь уже не важно, кому: великому классику или модернистской звезде.
Михаил Мамошин
руководитель «Архитектурной мастерской Мамошина»
Вульгарно понятый классицизм и вульгарно понятый модернизм – это явления одного порядка. Мы идеализируем и стремимся душой в золотой пушкинский век, а вслед за ним продолжаем жить серебряным веком. Настоящее мы не любим, а будущего страшимся, поэтому и стремимся жить в реконструированных декорациях прошлого. На этом паразитирует китч, воспроизводя при этом не основополагающие принципы, а лишь внешние украшения. В этом нет ни реального настоящего, не подлинного прошлого. Основа китча – не просто дурной вкус, а подмена понятий, когда стимулом служит не внутренний творческий импульс, который неизбежно выливается в то или иное решение, а априори внешний подход, который обслуживает не очень развитый вкус. Такой подход может базироваться как на классике, так и на модернизме, порождая «беспечальное», коммерческое, гламурное искусство.
Иван Уралов
заслуженный художник РФ, профессор
Конечно, существуют. Нередко встречаются малограмотные, безвкусные поделки, называемые их авторами «историзмом», но не имеющие к профессиональному воспроизведению в современных работах атрибутов исторических стилей никакого отношения. Для примера можно вспомнить времена, когда академик Лихачев, напуганный некоторыми работами новых «левых» архитекторов, провозгласил, что в центральной зоне Петербурга, вполне законченной, возможна лишь «дополнительная», как он ее назвал, архитектура. В результате появилось понятие «уместной» (на самом деле чаще всего просто карикатурной) архитектуры.
Занятие настоящим профессиональным созданием новой архитектуры в исторических стилях требует от архитектора очень серьезных знаний и подготовки, неведомых тем, кто полагает это легкодоступным срисовыванием композиций и деталей.
Владимир Попов
почетный президент Союза архитекторов СПб, зав. кафедрой архитектуры института им. Репина
Ирина Бембель, искусствовед, редактор журнала «Капитель»:
Согласны ли вы с теми, кто считает, что традиционализм исчерпал себя, обречен на неизбежную вторичность, безысходное стилизаторство и есть своего рода «архитектурный сэконд-хэнд»? Возможно ли, оперируя старыми принципами и формами, создать качественно новое целое?
Чем дольше развивается та или иная эстетическая парадигма, тем более в ее рамках появляется комбинаторик. В свою очередь, из этих комбинаторик составляются более сложные комбинаторики – этот процесс формообразования бесконечен. Учитывая то, что греко-римская традиция развивалась более двух тысяч лет, ее формообразовательный резерв на несколько сот, а может быть и тысяч порядков превосходит формообразовательный потенциал модернизма. Каждое качественное произведение традиционализма – это качественно новое целое.
Антон Гликин
(Нью-Йорк), архитектор, кандидат философии, президент ассоциации «Классический Город»
На мой взгляд нельзя, оперируя старыми принципами и формами, создать качественно новое целое. Нужно, чтобы принципы были свои, инстинктивные, а формы – естественные для того языка, на котором художник разговаривает. Сознательный перебор стилей такую естественность исключает. Так что, если под «традиционализмом» понимать сознательное воспроизведение известных стилистических элементов, то он исчерпал себя, не родившись.
Дмитрий Хмельницкий
(Берлин), историк архитектуры, доктор-инженер (кандидат наук)
Поскольку мое отношение к искусству, как я уже сказал, скорее логическое, то для меня все равно, какими языковыми средствами оперировать. И в рамках классической архитектуры можно поискать творческих достижений. Другое дело, что я, например, не владею в должной степени этим лексиконом. В ярлыке «стилизаторство» присутствует уничижительный смысл, и не столько в отношении его приверженцев, сколько в отношении к человечеству в целом. Признать себя стилизатором означало бы признать, что эволюция завершилась, творческий лимит исчерпан и все открытия позади. Я так не считаю.
Святослав Гайкович
архитектор, руководитель фирмы «Студия-17»
Вся история классики свидетельствует о том, что средствами ордерной архитектуры можно создавать бесконечное количество различных по художественному содержанию вариантов; однако эти варианты, конечно, принадлежат некой большой общности, поскольку опираются на одну и ту же классическую основу – отсюда и известное их сходство друг с другом. Точно в такой же степени неисчерпаемым представляется метод художественного реализма в изобразительном искусстве, тоже восходящий к классике. На мой взгляд, модернизм ни в изобразительном искусстве, ни в архитектуре не смог достичь результатов, приближающихся по глубине выраженных человеческих чувств и художественному совершенству к достижениям искусства «традиционного». Отсюда вывод – классика, а возможно, и традиционализм в целом исчерпать себя не могут.
Владимир Лисовский
историк архитектуры, доктор искусствоведения
Видите ли, я сам такой страстный любитель «секон-дхенда», что мне даже страшно смотреть на него холодным взглядом диалектика. Сейчас по-моему единственной живой архитектурной мыслью и инициативой стало движение за сохранение исторической городской застройки, именно архитектурного секонд-хенда. Все остальное – довольно мертвый монструозный китч, и плохо не то, что это китч, а то, что это мертвые монстры. Но ведь люди, которые это делают, ничего другого сделать и не могут. И никто другой не может. Никто не виноват. Тут мы оказались у времени в плену.
Александр Раппапорт
(Москва), архитектор, научн. сотрудник НИИТИАГ РААСН
Нет, не согласен. Сколько будет развиваться цивилизация, столько и будет архитектура циклически возвращаться к теме традиционализма, к попыткам вдохнуть новое качество в классические формы. Я много раз встречался с архитекторами, которым казалось, что они приблизились или готовы к созданию нового архитектурного языка и стиля, однако столь успешного сочетания рациональности, философии и конструктивной логики, как в классицистической традиции, никому создать пока не удалось.
Сергей Орешкин
архитектор, руководитель фирмы «А’Лен»
Наши условия жизни, равно как и представления о комфорте, постоянно меняются, поэтому вписывать новые требования в старые формы становится все труднее. И вряд ли это нужно. Бог дал нам возможность со-творчества, а это требует движения вперед. Таким образом, поиск новых форм и принципов – естественный поступательный процесс.
Михаил Кондиайн
архитектор, фирма «Земцов, Кондиайн и партнеры»
Сложная проблема… Здесь, действительно, видится кризис. С одной стороны, считать, что новизна – единственный критерий художественной состоятельности – путь порочный. Именно избрав этот путь, искусство постепенно превратилось в «художественную деятельность». Но и стилизаторство – не лучше. Бедные современные архитекторы! Им не позавидуешь. Они выжимают из себя творчество, а через 20 лет о них помнят только те, кто тогда ими восхищался.
Все же я не думаю, что подъем будет связан с рождением каких-то новых форм. Скорее, в обществе изменится отношение к формам и приемам зодчества прошедших эпох – классицизма или барокко. Они станут востребованными по естеству, в силу внутренней потребности, а не по моде или каким-то внешним обстоятельствам. Тогда один из больших стилей вернется не в качестве стилизации, а как непроизвольное, естественное выражение внутреннего состояния. Разумеется, дословного повторения форм не будет, но поскольку культура прошлого внутри нас, интерпретаций не избежать.
Андрей Ухналев
кандидат искусствоведения
Традиционализм себя не исчерпал, в новых обстоятельствах он может быть вполне уместен, может быть интегрирован в историческую ткань.
Анатолий Столярчук
архитектор, руководитель «Архитектурной мастерской Столярчука»
Нет, не согласен. Как сказал некогда архитектор А.В.Жук – «архитектура должна быть уместной». Уместность – одно из ключевых понятий градостроительства, и этому понятию могут соответствовать различные стилевые одежды – от «секонд-хенда» до «модернизма».
Сергей Шмаков
архитектор, руководитель мастерской №3 ОАО ЛенНИИпроект
Давайте рассмотрим работы наших «неоклассиков»: Максима Атаянца, Михаила Филиппова, Дмитрия Бархина… Их подход к классике разный: Филиппов идет от рисунка, Атаянц от конструкции, Бархин рассматривает архитектуру как крупную театральную декорацию. Эти мастера прошли прекрасную школу, изучали в натуре памятники античности, они действительно знают систему ордеров, способы древней кладки и т.д. Но даже у них, когда им приходится отходить от конкретных прообразов в сторону, скажем, увеличения этажности и т.д. – все это начинает трансформироваться в нечто не очень серьезное. Пятиэтажные колонны – это лужковский стиль, и никуда ты от этого не денешься! Даже у таких мастеров!
Никита Явейн
архитектор, руководитель мастерской «Студия 44»
Невозможно создать новую форму оперируя старыми формами. Для этого необходимо уметь оперировать старыми «смыслами». Большинство ведущих архитектурных критиков говорят сегодня о кризисе современной архитектуры, кризисе, который носит явно системный характер, он неразрешим в рамках профессии. Этот кризис еще в ХХ столетии Николай Бердяев охарактеризовал как конец эпохи гуманизма. Это кризис мировоззренческий, он ведет к смене цивилизационной парадигмы. Таким образом, можно предположить, что период господства архитектуры «Нового времени» подходит к концу. И потому, на мой взгляд, одним из ключевых признаков появления поистине новой архитектуры будет переход к художественно-конструктивному единству архитектурной формы. Однако, сам факт появления такой формы еще не есть прорыв к новой архитектуре. Этот прорыв осуществится только при условии, что новая архитектурная форма станет носителем «новых смыслов».
Владлен Лявданский
архитектор, директор архитектурной мастерской «Лявданский и Герасимов»
Если под традиционализмом понимать соответствие неким естественным потребностям человеческой натуры в упорядоченности и наглядно воспринимаемой статичной сомасштабности, то он вечен. А насчет качественно нового целого – оно возможно на основе качественно новых технических возможностей (замена стен полями, игры с гравитацией и пр.). А широко понимаемый традиционализм будет играть здесь «охранительную» роль, оберегающую человеческую психику от информационных перегрузок.
Светозар Заварихин
доктор архитектуры, профессор СПбГАСУ
«Стили разные нужны…». Сегодня современные архитекторы нередко обращаются к стилистике прошлого. Одни идут по пути прямых цитат, другие – по пути изобретения и новых трактовок капителей, колонн и т.п. Старые принципы и конструктивные формы существуют в любом даже самом авангардном сооружении: стоечно-балочная система, арки, купола и т.д. Поэтому качественно новое в архитектуре зиждется на качественно новом осмыслении прошлого.
Олег Романов
архитектор, президент Союза архитекторов СПб, директор фирмы «Архитектурная мастерская Романова»
Каждое время имеет свою шкалу предпочтений. Ревизия наследия в контексте текущего момента – естественный процесс.
Для меня обращение к классике – это своего рода игра в шахматы. Придуманная в глубокой древности, эта игра до сих пор столь же увлекательна и столь же трудна. Как бы хорошо она не была изучена – всякий раз находятся люди, которые придумывают новые, неожиданные ходы. Подобным образом и в архитектуре формообразовательный ресурс классики я считаю практически безграничным.
Михаил Мамошин
руководитель «Архитектурной мастерской Мамошина»
Классика не исчерпает себя никогда. Это база. Школа может базироваться только на классике. Остальное – вопрос таланта. Есть язык Тредиаковского, язык Ломоносова, язык Пушкина и язык Бродского. Каждый индивидуален, но все это – русский язык. Подобным же образом любой архитектор может интерпретировать язык классики, отражая в нем свою эпоху и свое мироощущение.
Иван Уралов
заслуженный художник РФ, профессор
Архитектурный «сэконд-хэнд» создают как «традиционалисты», так и «новаторы», если они бездарны и малограмотны.
А на создание качественного нового влияют многие факторы, среди которых имеют первостепенное значение не применяемые формы, а, например, среда, контекст, градостроительные традиции, роль создаваемого в существующем ансамбле и т.д.
Владимир Попов
почетный президент Союза архитекторов СПб, зав. кафедрой архитектуры института им. Репина
Ирина Бембель, искусствовед, редактор журнала «Капитель»:
Мне кажется достаточно очевидным, что корни традиционализма сакральны, божественны, тогда как корни модернизма атеистичны. Вспомним, что и зародился модернизм на волне «освобождения» от моральных «оков» религии и ниспровержения старого миропорядка. Именно в этом я вижу и объяснение тому, что поступательное развитие и естественная смена стилей уступила место противостоянию двух слегка видоизменяющихся гипернаправлений. Если до этого все европейские стили лежали в пространстве единого мировоззрения, то с начала эпохи атеизма появилась альтернатива принципиально иного – атеистического сознания, которое и сформировало принципиально иной язык с качественно иными критериями восприятия пространства, формообразования и т.д., отходом от абсолютности и незыблемости самих этих критериев. Согласны ли вы с этим и если да – влияет ли, по-вашему, «происхождение» современных стилей на энергетический «заряд» архитектурной среды?
Почему, даже при несомненных художественных достоинствах шедевров «современной архитектуры», людей несравненно больше притягивают исторические кварталы?
Лично я полагаю, что традиция имеет мистическое происхождение, но среди архитекторов-традиционалистов есть немало людей совершенно равнодушных к религии. Есть традиционалистская школа, утверждающая, что современная классическая традиция – это плодотворное продолжение светских идей Просвещения.
Однако существуют и конкретные профессиональные критерии оценки, в частности, качества градостроительной ткани. Если вы пройдете через дворы от улицы Желябова мимо Капеллы в сторону Дворцовой площади, то увидите, насколько интересно цепочка замкнутых пространств – внутренних дворов развивается в сторону большого открытого пространства – Дворцовой площади. Возникает эффект анфилады комнат, ведущей в большую залу. Я не буду сравнивать качество традиционного градостроительства с модернистским. За исключением советского градостроительства, мировое модернистское градостроительство – это грандиозный провал. Однако посмотрим даже на такой выдающийся памятник градостроительства как Московский проспект. Застройка, прилегающих к этой магистрали кварталов слишком рыхлая. Кварталы – слишком крупные. Ни в какой традиционной планировке вы не найдете дома, отдельно стоящего посреди двора. Вернее, он может там стоять по недоразумению. Двор – это открытый «интерьер», в котором зелень и малые формы – это «мебель». Ни в каком известном интерьере вы не найдете шкафа, стоящего посреди комнаты. Между тем, застройка вдоль Московского проспекта изобилует примерами отдельно-стоящих школ и жилых домов, размещенных в свободном пространстве двора. Местоположение этих «шкафов» делает практически невозможным превращение располагающихся вокруг них пустот в законченные градостроительные пространства.
Антон Гликин
(Нью-Йорк), архитектор, кандидат философии, президент ассоциации «Классический Город»
А как же Капелла в Роншане? Впрочем, возражать не могу. То есть обсуждать архитектуру в этих терминах я просто не умею. Не вижу связи художественных проблем архитектуры с религиозными.
Об исторических кварталах: во-первых, интерес к архитектурным и историческим памятникам – явление совершенно иного рода, нежели интерес к собственной среде обитания, так что сравнение неправомочно, по-моему.
Во вторых, шедеврам современной архитектуры тоже не приходится жаловаться на недостаток внимания.
В третьих, из массового интереса к историческим памятникам совершенно не следует, что большинство людей, предпочли бы строить муляжи этих памятников и в них жить. Это не наблюдается нигде. В том числе и странах с избытком настоящей европейской классики – от античности и до XIX века.
Специфика России в том, что в ней никогда не было хорошей современной архитектуры как явления. Несколько одиночных зданий, построенных за считанные 3-4 года в досталинскую эпоху, не в счет. Традиционно сравнивают сохранившуюся историческую архитектуру с очень плохой советской, с хрущевским трущобным модернизмом и его производными. Но это архитектура плохая не потому, что современная, а потому что советская.
Дмитрий Хмельницкий
(Берлин), историк архитектуры, доктор-инженер (кандидат наук)
При оценке качества архитектуры для меня главное заключается в том, насколько она соответствует физическим законам в локальном месте, называемом планетой Земля. При соответствии моментально исполняются две составные части триады Витрувия о пользе и прочности, что в свою очередь принципиально приближает к третьей, волшебной части триады. Путь соответствия пройден зодчими внутри каждого стиля, но каждую эпоху чуть дальше. Так примерно каждый организм проходит весь путь эволюции в индивидуальном цикле развития. Правильно понимаемая сакральность и божественность, возможно, не отменяет поиски новых стилей, а всего лишь означает новые усилия в погоне за учеными-исследователями, прокладывающими новые пути в непознанное и находящимися значительно ближе к Богу, чем представители религиозного сознания.
Святослав Гайкович
архитектор, руководитель фирмы «Студия-17»
Опять-таки в силу своей слабой подкованности в сфере религии не могу на должном уровне обсуждать эту проблему. Однако общеизвестно, что традиционная архитектура, и в том числе классическая, с наибольшей силой и полнотой выразила себя в храмах. Для каждого стиля существует такой тип зданий или сооружений, в котором наиболее полно выявляются все характерные особенности этого стиля. Модернизм наиболее полно представлен зданиями контор, банков, универмагов, бизнес-центров, фабрик развлекательной индустрии, выражающих потребности и идеологию «бессердечного чистогана» и его жрецов. А в «чистогане» какой может быть бог – один только холодный расчет и стремление как можно скорее утопить конкурента, не задумываясь о нравственности и морали. Вот в модернизме эти черты (принципиально несовместимые ни с какой религией) и проявились в полной мере. Об эпохе атеизма я бы поостерегся говорить. Может быть, для коммунистической России атеизм и состоялся, но настали иные времена – и мнимый атеизм исчез в одночасье, все стали носить кресты и молиться – даже киллеры перед тем, как идти на «дело». А наш доморощенный модернизм в этот же миг только и начал дышать полной грудью – и именно потому, что получил полноценную подпитку от «новорусского» капитала – гораздо более бессердечного и безнравственного, чем западный. Запад же от религии никогда и не отворачивался, успешно сочетая с ней все то, что свойственно капиталистическим взглядам на мораль. Стало быть, прямой связи между религиозными верованиями и стилеобразованием я лично не вижу. Что касается любви к старине, то она объясняется человечностью этой старины – наличием того «человеческого масштаба», который задается чаще всего ордером – и даже в тех случаях, когда ордер только «подспудно» присутствует в композиции. Но не только в ордере дело – вся старинная архитектура, включая даже готические соборы, никогда не теряла контактов с человеком, поскольку оставалась рукотворной и потому живой, теплой, пластичной. Модернизм же механистичен, холоден и сверхчеловечен – в этом, как мне кажется, суть дела. Чтобы сделать модернизм человечным, надо отказаться от его механической основы, а это, конечно, невозможно – нельзя же повернуть вспять технический прогресс. Поэтому будущее архитектуры как искусства представляется мне не очень радужным.
Владимир Лисовский
историк архитектуры, доктор искусствоведения
Людей притягивают исторически кварталы потому, что других нет. Новая архитектура убила и кварталы. Но архитектура некогда их и создала. Социологи любят все объяснять социальными условиями. Но сами-то эти условия выросли на базе определенных сред, в том числе и архитектурной. Тут нет порядка первенства – «курица или яйцо». Архитектура всю свою тысячелетнюю историю изобретала формы организации жизни и продолжает это делать в наше время – вне зависимости от того насколько удачны ее предложения. Дилемма тут жесткая: либо неудачные идеи вымрут и останутся только удачные, либо вымрут люди не способные приноровиться к новой архитектуре. Что касается атеизма, то в архитектуре многие видят служанку богословия. Я с этим не согласен, архитектура щедро дарила свои роскошества церкви и без них церковь утратила бы большую часть своего очарования. Кстати сказать, здесь стоит различать церковь как институт, унаследовавший культурные формы Древнего Рима – в том числе и архитектуру. В то время как христианские общины первых веков прекрасно обходились без архитектуры.
Мне самому по сердцу теперь, на старости лет, ар-нуво или, как его у нас называют, модерн, в том числе и петербургский. Этот стиль не был ни классическим, ни религиозным и не воспроизводил традиционные архитектурные формы, но он воспроизводил какой-то магический дух архитектуры. Теперь же его, вопреки его названию, к модернизму уже не относят, так как в нем не видно сокрушительной победы техники над человеком. Последним подлинно трансцендентным стилем была готика, но попытка приспособить ее к более секуляризованной жизни в Англии Пьюджина и Рескина не удалась. Что же касается энергетики среды, то это вопрос, на который я постоянно пытаюсь ответить всю жизнь, и ответ все время выскальзывает из рук.
Александр Раппапорт
(Москва), архитектор, научн. сотрудник НИИТИАГ РААСН
Кто сказал, что людей несравненно больше притягивают исторические кварталы, нежели шедевры «современной архитектуры»? Людей привлекает в большей степени совокупность информационных полей архитектуры и эти поля в исторических кварталах просто другие, их больше, они понятнее, они просто старше, в них больше истории. Cовременная архитектура личностная, авторская, а классическая в своих лучших образцах – коллективистская, религиозная, заорганизованная. При всем при этом я убежден в абсолютной родственности традиционализма и модернизма, я это ощущаю на подсознании. В тех случаях, когда для архитектора первично улучшение качества градостроительной среды, противостояния нет.
Сергей Орешкин
архитектор, руководитель фирмы «А’Лен»
В основе этого большого деления на два русла, с моей точки зрения, лежит принцип мотивации. По этому принципу архитекторов можно условно разделить на две большие группы. Первая из них стремится создать нечто принципиально новое, ни на что не похожее, т.е. самовыразиться, зачастую не считаясь с архитектурным контекстом. Я бы назвал это «комплексом падшего ангела», который противопоставил себя Создателю и хотел построить свою вселенную с другими законами.
Другая группа сознательно подчиняет себя, признавая главенство тех или иных правил, создавая контекстуальную архитектуру. Я думаю, что, скорее, на этом пути можно создать гуманную среду, притягательную для людей. Хорошим примером является центральная часть Петербурга, где далеко не каждое здание шедевр, а часто и просто плохо нарисовано, но в сочетании с соседними создает гармоничную неповторимую городскую ткань, которая заворожила не одно поколение ценителей архитектуры. При этом важно помнить, что Человеку не случайно дарована свобода воли, а большой успех в искусстве часто является прорывом сквозь пелены традиций.
Михаил Кондиайн
архитектор, фирма «Земцов, Кондиайн и партнеры»
А разве «эпоха атеизма» наступила не закономерно и не естественно? Разве Просвещение XVIII столетия не было атеистично? Может, оно не было столь цинично, но в принципиальном отношении замена Бога Высшим разумом неизбежно приводит к скорейшему осознанию того, что этот Высший разум заключен в твоей голове. Тайны и чуда, которым дышит барокко, больше нет. Остался голый классицизм, который есть исток модернизма. И мы по сей день живем в эпоху победившего классицизма, пожиная его плоды – все более горькие.
Что касается притягательности архитектуры прошлого, здесь – все объяснимо. Выбор делает здоровая внутренняя основа, которая все же живет внутри людей. Причем, она тем ближе к поверхности души, чем менее искушен человек. Старую архитектуру любят за красоту. Из новой архитектуры красота изгнана, она построена на уме или хочет казаться умной, часто еще бывает заумной. Но за ум кого же любят? – За ум не любят!
Красота тоже бывает разной. Красота палладианского классицизма умозрительная, она рождена в напряжении мысли. Поэтому простые души больше любят чувственное барокко, нежели классицизм.
Красота – чудо. Поэтому принцип классицизма – умное конструирование красоты – плоды дает только до поры – до времени. Дальше принцип переводит зодчество через «ноль», и начинается деконструкция красоты, с чем мы и вошли в XXI век.
Андрей Ухналев
кандидат искусствоведения
Архитектурная среда, безусловно, может обладать энергетическим зарядом – положительным ли, отрицательным ли. Да, исторические кварталы притягивают. Но я наблюдал огромное количество людей в «Городе искусств и наук» в Валенсии, в еврейском музее в Берлине, там же на Потсдамерплатц, там же в новом стеклянном куполе Рейхстага – надо ли комментировать?
Анатолий Столярчук
архитектор, руководитель «Архитектурной мастерской Столярчука»
Увязывать «модернизм» с атеизмом, по меньшей мере, странно. Есть масса примеров современных церковных зданий, которые не менее сакральны, чем классические соборы.
Людей больше притягивают старые кварталы и классическая архитектура не столько потому, что это – недостижимое нынче качество, а скорей потому, что такова людская психика.
Помните: «… что пройдет, то будет мило» (оппозиция: «настоящее уныло»).
Сергей Шмаков
архитектор, руководитель мастерской №3 ОАО ЛенНИИпроект
В современной архитектуре, я считаю, все еще более сакрально. Канн – он весь на каких-то первоэлементах, первостилях… Корбюзье идет от первохрамов… Ботта только об этом и говорит. Сравнивать сакральность, скажем, Леонидова, который весь растет из древнерусских корней, из древних языческих и первохристианских обрядов, с какой-нибудь сталинской неоклассикой – что здесь более сакрально? Борясь с предшествующей им традицией, авангардисты обращались к еще более древней традиции, к первичной символике. Их дома культуры и клубы – это храмы. А вот современная нео-неоклассика - буржуазная и абсолютно десакрализованная архитектура. Сегодняшние ретростили– это символ общества потребления, нашедшего свое кульминационное выражение в архитектуре Лас-Вегаса.
Исторические кварталы, конечно, притягивают. Но не вновь сделанные исторические кварталы – это называется Лас-Вегас. Господа, на эту тему написана масса литературы!
Никита Явейн
архитектор, руководитель мастерской «Студия 44»
Появление атеизма фиксирует вхождение старой, гуманистической цивилизационной парадигмы в активную фазу деградации, разрушения. К этому моменту творческая фаза развития старого религиозного сознания исчерпала себя. Интересно, что в архитектуре этот феномен проявился очень ярко. Были сорваны последние «личины», отброшено все старое, «ложное», появился легкий навесной (вентилируемый) фасад – подобие одежды а современный деконструктивизм «демонстрирует» разрушение самого несущего каркаса сооружения. Т.е. идея разделения, распада доведена эстетически до возможного предела. Именно поэтому реакция людей на «традиционную» и «современную» архитектуру так различна. Человек интуитивно отвергает идею разрушения, человек по своей природе сопричастен идее космоса, порядка, иерархии. В этом, как мне кажется, кроется тайна эстетических предпочтений.
Владлен Лявданский
архитектор, директор архитектурной мастерской «Лявданский и Герасимов»
Конечно, идеологические «скрепы» ослабли (хотя фантомов не стало меньше, просто они стали другими) и культура стала «рассыпаться» на концепции, а то и просто на индивидуальные «атомы» (почему я и утверждаю, что эпоха «художественных стилей» прошла). Дело здесь в индивидуализме западной куль- туры (чего нет пока на Востоке), что и предопределило кризис «незыблемых» критериев. Постепенно формируется «иная», клиповая, рваная культура, распространение которой обеспечивается электронными СМИ, глянцевой перио- дикой и пр. Человек падок на яркое и необременительное. В этом смысле тоталитаризм, хотя и жестокими методами, но противостоит атомизации общества.
А старые кварталы притягивают концентрацией своей исторической энергии. И они приглашают «посмотреть», «побыть», но далеко не всегда «жить». В старых кварталах время остановилось, а раньше они жили и развивались во времени. Поэтому красота и притягательность старых кварталов во многом заслуга спрессованного исторического времени, которое в таком виде излучает «энергетику воздействия».
Насчет атеизма – его в природе не существует. Человеческое сознание фантомно – даже отрицая официальную религию, человек верит во многое другое, что как- то скрепляет, делает осмысленной его жизнь. Те же авангардисты призывали вернуться к сакральным первоистокам человечества. И нужно помнить о существовании двух полушарий мозга, согласованная работа которых обеспечивается неведомой нам фантомной силой.
Светозар Заварихин
доктор архитектуры, профессор СПбГАСУ
Религиозность или атеистичность – это сугубо индивидуальная субстанция. Не могу утверждать, что в прошлом религиозность архитектора или ее отсутствие каким-то способом влияли на построение формы или содействовали следованию стилю (кроме церковного строительства). Хотя невольно приходит на память глубокая религиозность Гауди. Смею высказать свое мнение, что сакральность никак не влияла на архитектурно-художественное решение. Авторы, скорее, оперировали аналогами или действовали в соответствии с собственными пристрастиями. Что касается авангардных течений, то смею заметить, что даже такой «нисправергатель» как К. Малевич ни в одном письме не упоминает о низвержении бога и божественного, так как это делали большевики в своей социальной политике.
Существует такое понятие: «ностальгия». Это чувство базируется на уже осознанном, увиденном и оцененном без сопутствующих, порой драматических, коллизий прошлого. Архитектура исторических кварталов понятна, вызывает чувство покоя от литературно-архивного знания всех происходивших там процессов. Я лично обожаю бывать в небольших исторических городах, где хоть что-то сохранилось. Эта тяга очень понятна и традиционна. Скорее всего, «ностальгия» также существует у каждого человека на биологическом уровне. Настоящая современная архитектура – это, как правило, новизна и в образе, и в конструкциях, и в отделке. Здесь нужно думать, анализировать, стараться понять автора, а это не все хотят делать, легче воспринимать уже осознанное. Не все почему-то вспоминают, что ныне исторические здания, тоже были когда-то для своего времени «современной архитектурой».
Олег Романов
архитектор, президент Союза архитекторов СПб, директор фирмы «Архитектурная мастерская Романова»
Отчасти вы правы, особенно если вспомнить, что большинство создателей авангардного стиля были атеистами. Однако, с моей точки зрения, существует не менее важная «бытовая» составляющая стилевой революции: элементарная бедность, отсутствие полноценной материальной базы как после первой, так и после второй мировой войны. Эти периоды как раз совпали с зарождением и активной фазой авангарда, рационализма и прочих аналогичных поисков, а затем соответственно функционализма, интернационального стиля и т.п. Тогда как в тридцатые годы, когда Европа оправилась от военных потрясений, возникло ар-деко и вновь расцвела «неоклассика». Ведь строительство функционалистского здания обходится в полтора-два и более раз дешевле, чем здания «классического».
С другой стороны, в наше время достижения классики и модернизма переплелись и взаимно обогащают друг друга. Вспомним многочисленные поиски архитекторов-модернистов в области храмовой архитектуры (А. Аалто и многие др.).
Что касается энергетического заряда, то здесь решающую роль, на мой взгляд, играет индивидуальность творца: какой внутренний посыл он закладывает в свое творение, такую отдачу и получают люди. Я полагаю, что есть немало модернистских произведений, несущих позитивный заряд. Самый яркий для меня пример – часовня в Роншане, а также оперный театр в Сиднее, новый оперный театр в Осло фирмы «Snohetta» и многие другие. Не побоюсь сказать, что и здание традиционалистской архитектуры вполне можно сделать со знаком «минус».
Михаил Мамошин
руководитель «Архитектурной мастерской Мамошина»
Я согласен с вами. Что касается воздействия исторической архитектуры – сам живу в центре города, в старом доме и в обстановке старинных вещей. Современная архитектура формирует других людей. Я не хочу сказать, что они плохие. Но они по-другому заряжены.
Иван Уралов
заслуженный художник РФ, профессор
Я никогда об этом не думал, но полагаю, что эта мысль интересна и имеет право на существование.
Что касается старинных кварталов – наверное, нет на свете человека, которому была бы не по душе хорошая классика. Она равно доступна и профессионалу, и простому обывателю. Кроме того, эти места обжиты и хранят память многих поколений – в этом их дополнительная притягательность.
Новая архитектура этого лишена. Кроме того, ее относительная непопулярность говорит, наверное, о ее большей сложности, доступной преимущественно профессионалам.
Владимир Попов
почетный президент Союза архитекторов СПб, зав. кафедрой архитектуры института им. Репина
Ирина Бембель, искусствовед, редактор журнала «Капитель»:
В условиях кризиса религиозного сознания, с одной стороны, и веры в разум, с другой, – два магистральных архитектурных направления получили свои новые, иррациональные варианты. Традиционализм и модернизм мутировали соответственно в постмодерн и деконструктивизм. Некоторые видят «третий путь» – путь гуманизации архитектуры – в подражании природным формам (бионика, органитек). Лично мне это кажется ступенью вниз, поскольку человек, венец творения, подражает в данном случае низшей твари, запечатлевает в «вечных» материалах тленную, непреображенную природу. С моей точки зрения это – творческая капитуляция.
Какими вам видятся магистральные перспективы развития мировой архитектуры?
Я использовал понятие «неполноценная красота» применительно к абстрактному ряду бионики. В архитектуре, так же как и в речи, помимо «структуры интонации» которая есть в природе, существует «слово», которого нет в природе, поэтому возвращение от слова к интонации – это явная девальвация. Что касается мутации модернизма в деконструктивизм, а традиционализма в постмодерн, то никакой радикальной мутации не было. Деконструктивизм – это вариация кубизма и экпрессионизма. Постмодернизм, если таковой вообще еще существует как стиль, а не как философское понятие, заимствовал массу элементов у упомянутых мною классицистов-минималистов 1930-х годов. В архитектуре ХХ века постоянно происходили повторы. Думаю, что и дальнейший путь развития супер-стилей – модернизма и традиционализма – будет заключаться именно в формообразовательных рекомбинациях.
Однако парадигме модернизма, которая, в отличие от традиционализма, имеет тенденцию к «иллюстративности» (вертикаль – это газовый фитиль, прозрачность стены – это прозрачность общества, порывистость форм – это огонь революции и т.п.) несомненную пользу принесут радикальные научно-технические открытия или социальные потрясения, например – обнаружение гуманоидов из внеземных цивилизаций, открытие четвертого измерения или мировая революция. Если подобные изменения произойдут только через десять-двадцать лет, то к тому времени модернизм, в силу слабости своего формообразовательного потенциала, успеет маргинализоваться и станет крайне малозначительным архитектурным явлением.
Антон Гликин
(Нью-Йорк), архитектор, кандидат философии, президент ассоциации «Классический Город»
Я не считаю, что «традиционализм и модернизм мутировали соответственно в постмодерн и деконструктивизм».
Эклектика никуда не делась, поскольку в обществе всегда есть спрос на стилизации. Современная архитектура ни во что не мутировала, а продолжает благополучно существовать, развиваться и множиться.
Если «постмодернизм» еще можно рассматривать как некое относительное общее поветрие, освобождающую реакцию на строгость правил первого этапа современной архитектуры, то «деконструктивизм» – это условное название локальной, ставшей модной манеры нескольких известных архитекторов и множества подражателей. Совершенно не затрагивающей существование архитектуры в целом. И ничего в ней принципиально не меняющее. Среди «деконструктивистов» есть хорошие архитекторы (Гери, Хадид), есть плохие (Либескинд). Сам «деконструктивизм», по-моему, искусственное изобретение склонных к мистике искусствоведов.
Магистральные перспективы хорошей современной архитектуры мне видятся в постепенной утрате значения всяких трюков, попыток сделать нечто, то чрезвычайно замысловатое, то самое высокое или особенно ошеломляющее. Это все вытекает сейчас из упоения растущими техническими возможностями и из тщеславия богатых заказчиков. И, по-моему, уже надоедает. Мне, во всяком случае. К основным задачам архитектуры – созданию комфортной среды обитания человека, все это имеет так же мало отношения как показы изобретений модных дизайнеров к нормальной хорошей одежде.
Собственно, хорошая жилая и общественная архитектура и профессиональное человеческое градостроительство отлично существуют параллельно и со стилизациями под «старину», и со всякими хорошими или плохими архитектурными эскападами.
Никакого кризиса в современной архитектуре в целом, на мой взгляд, нет и не предвидится.
Есть хорошие проекты. Есть плохие проекты. В одних странах первых больше, вторых меньше. В других – наоборот. Зависит это не столько от архитектурного развития, сколько от общественного.
Дмитрий Хмельницкий
(Берлин), историк архитектуры, доктор-инженер (кандидат наук)
В условиях глобализации, вероятно, еще более усилится влияние универсальных ценностей – экономики и технологии, скучно представляющих для зодчих передовую в познании божественного высокую науку. Стили впрямую повторяться будут еще неоднократно как примеры неоконченной, практически легкой, исполненной на потребу ремесленной деятельности. Наряду с этим появятся новые великие профессионалы, которые смогут, пройдя внутри себя путь эволюции стилей, двинуться на метр дальше – на метр ближе к Богу. В этом смысле подражание пчелиным сотам не зазорно.
Святослав Гайкович
архитектор, руководитель фирмы «Студия-17»
Это, пожалуй, вопрос для мыслителей типа Евгения Герасимова. Мне кажется, любые футурологические мечтания не имеют никаких шансов на реализацию. Пути развития архитектуры, как и процесс стилеобразования, неисповедимы. Я только думаю, что подражание чему бы то ни было – черепахе, Палладио или Мису ван дер Роэ – это тупиковый путь. А продолжающийся модернизм – в его наиболее банальном «бетонно-стеклянном» варианте – это и есть подражание, не прекращающееся уже целое столетие: ведь модернистские композиционные схемы катастрофически уступают ордерной архитектуре в возможности осуществления «вариаций на тему». Я с меньшей неприязнью отношусь к таким разновидностям модернизма, как неоэкспрессионизм, регионализм или брутализм, как раз потому, что в них проявляется стремление уйти от необходимости бесконечно жевать одну и ту же жвачку. Но конвульсии Захи Хадид, натужный деконструктивизм Фрэнка Гери или палеонтологическая архитектура Калатравы все равно почему-то не вызывают у меня большой симпатии Что касается магистральных перспектив – см. выше.
Владимир Лисовский
историк архитектуры, доктор искусствоведения
Я согласен с вами – бионическая архитектура это, скорее, техника, дизайн. Она суха, манерна, бесчеловечна и смешна. Что же касается перспектив мировой архитектуры, то в двух словах это сделать трудно. Но я вижу эти перспективы, прежде всего, в проблематизации самой архитектуры в нашей жизни и в глобализации мировой культуры. Я, наверное, не меньший, чем вы идеалист, и верю в то, что если человеку удастся выжить в этом лучшем из миров, то он сумеет вернуться к той магии архитектуры, которая вернет человеку растерянный в скачках прогресса смысл его жизни, не укладывающийся в слова. Мы живем в очень сложное время культурных мутаций. Кажется, подходит к концу время тоталитарного господства вербальной, языковой культуры, из которой выросли и религия, и философия последних тысячелетий. Проблемы современной архитектуры вырастают отнюдь не из агрессивного эгоизма архитекторов (индивидуализм как раз – плод этой вербальной, точнее – письменной, культуры) а из технической революции, ибо техника не так уж сильно связана с вербальной традицией. Но и с техникой происходят удивительные мутации, и она, начав с паровой машины, уже сегодня превращается в нанотехнологии, не видные глазу и не слышные уху. Готовность архитектуры прошлого века присягнуть новому техническому мифу вполне понятна на фоне разочаровывающих попыток возродить зодчество на традиционных стилистических началах – особенно убогих в строительстве новых и даже в реставрации старых церквей.
На фоне технической революции и выросшей на ней коммуникативной глобализации, растет и новая, по сравнению с мировыми религиями, трансцендентная идея – идея уникальности земной жизни и самой нашей планеты. Перед лицом перспектив вымирания человечества возрастает ценность сохранения родовой жизни. Я вижу в этом возможность возникновения нового культа – культа Земли, но культы рождаются не по нашей воле, они даруются нам свыше.
Тем не менее, будучи архитектором и исповедуя идею независимости архитектуры, в том числе относительной независимости архитектуры от вербальной культуры, я хотел бы надеяться, что будут найдены какие-то архитектурные способы преодоления того, что я называю «планетарной клаустрофобией» то есть катастрофического сокращения меры разнообразия планетарной среды.
Мне кажется несомненным, что в ближайшее время вопрос о ценностях и трансцендентных основаниях культуры и жизни приобретет новый смысл именно как следствие угасания временного умопомрачения техническим прогрессом. В связи с этим у архитектуры появляется шанс сказать свое слово, причем, без слов. Конечно, словесный дискурс, начатый в силу исторической случайности с Витрувия и сделавшийся основой академической риторики, изжить уже не удастся. Да и не нужно, коммуникативная культура не может обойтись без слова. Но его тотальное господство может быть несколько ограничено, и архитектура может продемонстрировать пути нового жизнеутверждающего смыслопорождения. Я понимаю, что я говорю как архитектор, а не теолог, философ, или искусствовед. То есть не как представитель словесной, книжной или журнальной культуры. Но я отнюдь не вижу в них своих оппонентов. Задача архитектурного самосознания – освоить все формы вербального дискурса и восстановить лежащие под ним горизонты архитектурной интуиции.
Александр Раппапорт
(Москва), архитектор, научн. сотрудник НИИТИАГ РААСН
Ну здесь явный перебор, особенно на тему мутирования и капитуляции. Поскольку критика и массмедиа, а за ними и бизнес культивируют и поощряют по разным мотивам именно неожиданные новаторские поиски во всех областях искусства, в том числе и в архитектуре, неизбежны качания от стиля к стилю, смешения направлений, поиск национальных черт и в конечном итоге обращение и изучение всех архитектурных направлений с применением на практике. Поэтому, я думаю, мы увидим большое разнообразие подстилей с неожиданным использованием новых материалов. Обидно, что человечество в очередной раз не очень рационально использовало недавний экономический подъем, потеряв в гонке шанс для модернизма на утверждение в качестве нового ориентира для будущей архитектуры.
Сергей Орешкин
архитектор, руководитель фирмы «А’Лен»
Нашему времени свойственен колоссальный поиск собственного адекватного языка и канона. Его предпосылками стали совершенно беспрецедентные изменения во всех сферах человеческой жизни: и упомянутая вами перемена в коллективном сознании, и настоящий «взрыв» в области технических возможностей, и другие радикальные изменения в обществе. Периоду поиска всегда свойственны многочисленные ошибки. В то же время нельзя не признать, что он дает и отдельные потрясающие по своей выразительности экземпляры. Со временем, я надеюсь, количественный показатель этих исканий должен непременно перейти в новое качество. Острые эксперименты и традиция, взаимодействуя, должны дать, наконец, что то новое, которое не будет нас так раздражать – может быть, новый канон (как систему принципов), адекватный запросам времени и отвечающий нашей ностальгии по красоте и нашим духовным запросам.
Но когда это произойдет – предугадать невозможно.
Михаил Кондиайн
архитектор, фирма «Земцов, Кондиайн и партнеры»
Поиск «настоящего» органичен человеческой природе. То, что он в наше время оказывается бесплодным, говорит о духовном кризисе. Когда и как найдет искусство новую опору, – вряд ли кто скажет. Но выбора нет: абсурдистскому классицизму техно-рацио может придти на смену только новая чувственность, а вместе с ней новое барокко. В архитектуру вернется пластическое соответствие человеческому телу, сомасштабная человеку пространственность, вернется деталь.
Андрей Ухналев
кандидат искусствоведения
Думаю, что архитектура будет все в большем диалоге с природой, с культурно-историческим наследием. Будет экономное отношение к энергии, т.е. все выше станет энергетическая эффективность зданий.
Если не уйдет, то смягчится разделение людей по их финансовым и социальным возможностям (здесь я согласен с мнением И. Коробьиной).
И архитектура обязательно будет красивой – на новом технологическом уровне и с вечными человеческими ценностями.
Анатолий Столярчук
архитектор, руководитель «Архитектурной мастерской Столярчука»
Рассуждать о магистральных перспективах развития мировой архитектуры было бы с моей стороны самонадеянно. Я даже затрудняюсь определить стиль сегодняшней архитектурной действительности. В голове вертится что-то вроде: «стеклянный стиль» или «стиль большого кривлянья» или «новая эклектика» (пожалуй, ближе всего). Но точнее будет констатировать, что на архитектурной кухне происходит варка разных блюд, иногда пресных, иногда переперченных, но под общим девизом: «крайний индивидуализм».
Сольются ли эти огромные архитектурные «эго» в общий стилевой поток – это большой вопрос. У меня на этот вопрос ответа нет.
Сергей Шмаков
архитектор, руководитель мастерской №3 ОАО ЛенНИИпроект
Как я уже и сказал, существует и будет существовать архитектура большого аттракциона, архитектура шоу-бизнеса, мода на которую меняется каждый сезон (я не осуждаю, я просто констатирую). Она бывает более высокого уровня и менее высокого уровня. Эта тенденция очень мощная, однако по ней сильно ударил кризис, и она несколько утратила свою «ультрамодность», стала «косить» под экологию и т.д.
Вторая линия – это линия региональных школ, которые пытаются исходить из истории своего места, опереться на традицию. Не в смысле приставить колонну, желательно коринфского ордера, и тем самым получить индульгенцию от всех грехов – то, что вы, как мне кажется, называете классической традицией и то, что сегодня происходит. (Не зря существует неписанный закон: поставь колонну – разрешат на этаж выше). Я не считаю это нашей петербургской традицией. Наша традиция – это исходить из среды, контекста, например, — из системы дворов, из которой, собственно, и состоит исторический центр, а домами заполнялось все остальное. Если архитектор говорит, что строит традиционный жилой дом в центре Петербурга, а сам ставит пластину с четырьмя фасадами (как ставят храм), с непонятным направлением осей и т.д. – это уже не традиция…
Никита Явейн
архитектор, руководитель мастерской «Студия 44»
Мне представляется, что лозунг «назад в будущее» как никогда актуален сегодня. Но это не означает возврат к «традиционной», исторической архитектурной форме. Этот путь пройден архитектурой эпохи гуманизма (от Возрождения до наших дней). Мне кажется, что стратегически «третий путь» вообще лежит вне поисков «новой» формы. «Третий путь» есть поиск «новых смыслов», которые неизбежно выльются в новую форму. Эти «смыслы» поджидают нас в древнейших традициях, традициях, которые, иной раз, лежат за пределами исторического времени. Обращение к ним перевернут наши представления о законах формообразования. Они могут наполнить даже старые формы новым содержанием. О существовании этих древних традиций свидетельствует громадное количество артефактов, разбросанных по всему миру. Наиболее известные из них - пирамиды. Величие и притягательность этих сооружений заключено даже не в том, что они являются шедеврами мировой архитектуры, но в том, что они представляют собой «машины», часть древнейших технологий, позволявших человеку буквально выходить на уровень идеального. Не в этом ли заключен великий вызов современному человеку? Не в этом ли будущее архитектуры?
Владлен Лявданский
архитектор, директор архитектурной мастерской «Лявданский и Герасимов»
Думаю, архитектура постепенно превратится в крупномасштабный дизайн, не претендующий на роль «властителя дум». Это нормальный процесс культурной ротации (были времена зодчества, литературы, музыки, ИЗО…). А т.н. «твари» (сотворенные Богом) не менее сложны, чем люди (эти «венцы природы»), постоянно и в неимоверных количествах убивающие себе подобных в постоянных войнах.
Насчет «творческой капитуляции» – это несправедливо. Творчества становится больше, оно принимает массовые масштабы. Просто оно другое, по большому счету идет возврат к безымянному «фольклорному» этапу. Период «художественных стилей» пройден с большими, хотя и потенциальными, приобретениями для будущей мировой культуры.
Светозар Заварихин
доктор архитектуры, профессор СПбГАСУ
Поскольку разделение на два основных направления «традиционализм» и «модернизм» считаю несколько схематичным, то и «третий путь» – это только одна из веток развивающегося «древа архитектуры». Это ответвление логичный ответ на стремление человечества к энергосбережению, к «зеленому строительству». Формообразование энергосберегающих зданий будет продиктовано параметрами природных процессов и неважно, как этот стиль будет называться: «бионика», «органи-тек»… Главным становится архитектор-композитор, который на основе опыта прошлого и новых энергетических идей будет стремиться создавать архитектуру гармонии и комфорта.
Олег Романов
архитектор, президент Союза архитекторов СПб, директор фирмы «Архитектурная мастерская Романова»
Я не стал бы так однозначно оценивать бионику. Ведь элементы «бионики» мы можем усмотреть и в готике, и в модерне. Важно то, как этим воспользоваться.
Гораздо большее опасение вызывает у меня набирающее силу компьютерное моделирование, когда архитектор по сути превращается в придаток машины. Я бы сказал, что сегодня под влиянием разрушительного и отчасти уже бесконтрольного процесса попрания вечных архитектурных ценностей «фигуративная» и «абстрактная» архитектура все больше сближаются, а вместо имевшего место сто лет назад их активного противостояния ясно обозначился новый «излом». Это оппозиция рационального и иррационального, «евклидового» и «неевклидового». Для молодых архитекторов модернизм и традиционализм – это сегодня единый «евклидов», подвластный человеческому мозгу процесс, который поставил лучших мастеров начала прошлого века из разных лагерей в один ряд. Их же поиски простираются в область «неевклидовой», нелинейной архитектуры… Впрочем, как модернизм смог породить немало гуманных произведений, может быть, и «неевклидова» архитектура сможет создать человечные творения? Время покажет. Лично мне интересны опыты по взаимодействию линейной и нелинейной архитектуры.
Судя по всему, ближайший к нам по времени виток развития архитектуры будет двигаться в формате необиологического формообразования.
Михаил Мамошин
руководитель «Архитектурной мастерской Мамошина»
Мы должны вернуться к каким-то важным точкам отсчета. В том числе к своим национальным истокам, но не в плане стиля «а-ла рюс», а в плане глубинной самоиндефикации. Конечно, нам это трудно, поскольку мы радикальным образом и безвозвратно изменили все устройство нашей жизни. Исчезло весьма рациональная и гармоничная система с усадебными центами и окружающими их деревнями, которые тяготели, в свою очередь, к малым городам, а те – к большим… В теперешнем хаосе некоей новой опорой могут быть наши природные условия – наша громадная протяженность, равнинность, многоземельность и т.д. Нам не нужно стремиться к высотности и кричать о дороговизне земли. Может быть, нужно возвращаться вновь от крупных центров к малым городам, ища возможные новые импульсы для их возрождения.
В целом же, я думаю, классический и модернистский языки будут продолжать поиск диалога, как это не раз происходило в минувшем столетии. По поводу бионики как внешнего, прямого подражания природным формам я с вами согласен: это неверный путь. Иррационализм новейших течений, с одной стороны, в чем-то повторяет упомянутую вначале диалектическую спираль с ее чередованием рациональных и иррациональных стилей (древний Египет – античная классика – готика – ренессанс – барокко – классицизм). Другое дело, что новое атеистическое сознание, если признать существование духовных начал (Бога и Его антипода) скорее льет воду на мельницу последнего, делая современный иррационализм зачастую той богоборческой и античеловечной архитектурой вызова, о которой я говорил, отвечая на первый вопрос.
Иван Уралов
заслуженный художник РФ, профессор
Я тоже не большой поклонник биоформ и думаю, что это преходящее явление. Взаимодействие архитектуры с природой должно базироваться на более глубоких закономерностях.
Владимир Попов
почетный президент Союза архитекторов СПб, зав. кафедрой архитектуры института им. Репина